Мгла над Инсмутом

Солнце почти скатилось за горизонт, и притихший город казался окутанным призрачной, зловещей вуалью. Проконсул Публий Скрибоний своей подписью заверил мою просьбу и утвердил меня в качестве центуриона-примипила[45], сопровождающего когорту; Бальбутий и Азеллий согласились с его решением, причем первый с большей охотой, нежели второй. Сумерки накрыли тронутые осенью склоны гор, и слышалось эхо размеренного боя жутких барабанов. Кое-кого из легионеров сковал страх, но резкие команды привели их в чувство, и вскоре когорта маршировала по равнине к востоку от цирка. Либон, как и Бальбутий, возжелал сопровождать когорту, но немалых трудностей стоило найти проводника из местных, что согласился бы провести нас в горы. Наконец, юноша по имени Верцеллий, сын чистокровных римлян, согласился сопровождать нас, но лишь к подножию гор. Мы двинулись в путь, когда солнце скрывалось за горизонтом и тонкий серебряный серп нарождавшейся луны дрожал над лесом слева от нас. Больше всего нас тревожило то, что обряд начался, несмотря ни на что. Должно быть, вести о приближающихся солдатах достигли гор, и даже наша нерешительность не могла сделать их менее грозными, но мы по-прежнему слышали бой мерзких барабанов, словно по какой-то неведомой причине участники обряда не обращали внимания на движущиеся к ним силы римлян. Грохот слышался все явственнее, когда мы приблизились к ущелью, чьи высокие лесистые склоны теснили нас; в неверном свете факелов деревья отбрасывали причудливые тени. Лошади были лишь у Либона, Бальбутия, Азеллия, двух или трех центурионов и меня; остальные шли пешком, и тропа сузилась настолько, что двое всадников впереди вынуждены были спешиться; охранять лошадей остались десятеро воинов, хотя вряд ли разбойники рискнули бы поживиться в столь страшную ночь. Иногда нам казалось, что среди деревьев мы видим крадущиеся тени, и после получасового подъема по крутой, узкой тропе три сотни людей невероятно устали, замедлив шаг. Внезапно мы услышали ужасный звук, донесшийся снизу. Привязанные лошади… нет, они не ржали – животные кричали, и не было видно огней, не слышно людских голосов, что помогли бы нам узнать причину. В тот же миг на вершинах вокруг запылали огни, и теперь нечто ужасное грозило нам и спереди, и сзади. Пропал наш проводник, юный Верцеллий; найдя его, мы увидели истерзанную груду плоти в кровавой луже. Его рука сжимала меч опциона[46] Децима Вибулана, а увидев его чудовищно исказившееся лицо, побледнели самые стойкие из ветеранов. Он бросился на свой меч, когда закричали лошади, – тот, кто родился здесь и жил здесь все эти годы, зная, о чем шептались люди, говоря о горах. Пламя наших факелов тускнело, и крики испуганных легионеров мешались с беспрестанными криками привязанных животных. Воздух стал холоднее, намного холоднее, чем бывает в преддверии ноября; шел волнами, казавшимися мне биением гигантских крыльев. Вся когорта застыла, и в свете гаснущих факелов я различал немыслимые тени там, в небе, где призрачно сиял Млечный Путь, минуя Персея, Кассиопею, Цефея и Лебедя. Вдруг все звезды померкли – даже свет Денеба и Веги впереди и одиноких Альтаира и Фомальгаута за нашими спинами. И едва пламя факелов, наконец, угасло, над недвижимыми, кричащими воинами воссияли гибельные, ужасные огни алтарей на вздымавшихся пиках – огни Плутоновой бездны явили нам очертания неистовой пляски исполинских неназываемых тварей, о которых не осмелились бы шепнуть ни фригийские жрецы, ни старухи Кампании в самых диких, потаенных легендах. Во мраке ночи, над криками людей и лошадей, все громче рокотали демонические барабаны, и ветер чудовищного знания и осмысления, холодный словно лед, сошел с запретных вершин, змеей обвивая каждого, пока, наконец, все войско не огласило тьму слитным воплем и шумом борьбы, подобно Лаокоону и его сыновьям. Лишь старый Скрибоний Либон безропотно покорился судьбе. Его бессмысленные слова безумным эхом все еще звучат в моих ушах:

«Malitia vetus – malitia vetus est… venit… tandem venit…»[47]

Затем я очнулся. То был сон, живее всех прочих, что я видел за эти годы; и я испил из колодцев подсознания, столь долго не тронутых, позабытых… Не сохранилось никаких сведений о той когорте, но город был спасен – в энциклопедиях говорится о том, что ныне испанский Помпело носит имя Памплона.

За годы до господства готов,

Гай Юлий Вер Максимин

1940