Между степью и небом

Не шарахнули: Дитмар успел предостерегающе вскинуть руку.

А потом он выговорил медленно и по-русски, до игольной остроты сузив зрачки немужских каких-то тёмно-янтарных глаз:

– Не надейся, что тебя просто застрелят.

Михаил и не надеялся. Насчёт своего будущего ему, Михаилу, всё уже было ясно. И ничего уже не хотелось… кроме как, впрочем, одного: спровадить вперёд себя на тот свет хоть кого-нибудь из… Этот вот желтоглазый образчик эсэс-породы вполне годился – тем более, что начало вроде бы уже началось… и довольно удачно… хоть и без спросу.

Лейтенант попытался перехватить кортик сподручнее, но длинное да увесистое оружие сподручность понимало иначе, нежели привычная финка. Правда, на подлаживание под норов строптивого трофея потерялась всего-то навсего пара секунд, но Дитмару и такого намёка на фору нельзя было давать.

Что-то мелькунуло перед самым лицом Михаила, другое что-то железно прихватило правое запястье, рвануло-заломило руку, наискось крутнув вокруг обалделого лейтенанта маховик горизонта… И снова удар спиной о скрипучие доски, только теперь ещё и локоть рассадило о дурацкий подвернувшийся ящик.

А рыжий оберштурмфюрер вроде бы остался стоять всё там же всё в той же позе; только грудь его волосатую изрядно уже залило кровью из нецарапины… да кортик был теперь у него… да улыбка сделалась еще более зверской…

Михаил дёрнулся вскакивать. При этом его ушибленная рука, вместо чтоб опереться о настил, угодила в чёртов ящик, провалилась в солому и…

Повторялась история с кортиком.

Повторялась.

Но не вполне.

На то, что пряталось под соломой и буквально навязалось ему в руку, лейтенант обратил внимание, только уже кое-как поднявшись. Хотя ЭТО было гораздо длиннее кортика, и гораздо тяжелее, и левшой Михаила никогда даже не дразнили, и ушибленный локоть плоховато гнулся… А только вот ловчей перехватывать ЭТО ему и в голову не пришло. И не только оттого, что сразу почувствовалось: ловчей просто некуда.

Пришедшее на подмогу… да, именнно так – не подвернувшееся, не случившееся, а именно пришедшее на подмогу допотопное оружие оказалось привычнее финки, нагана, чего угодно. Оно будто само знало, что делать, и рука тоже будто сама знала, что делать.

Дитмар не успел даже измениться в лице – только зрачки его схлопнулись до невидимости, когда широкое лезвие высекло звонкую искру из эсэсовского клинка и тот укувыркнулся к чертям. В следующий миг Михаил правой рукой вцепился Дитмару в волосы, рванул на себя, а древний прямой меч снова-таки будто собственной волей очень удобно прижался рукоятью к Михаилову бедру, уперев остриё клинка гансу под сердце.

Единственное, что лейтенант сделал вполне осознано, так это развернулся сам и Дитмара развернул, прикрываясь им от автоматчиков. Умно развернулся, но запоздало – кажется, уже после того, как группенфюрер взвизгнул пронзительно: “Не стрелять!”

Самое время теперь было лейтенанту Мечникову повыгодней использовать ситуацию. Могло, конечно, оказаться, что эсэс-генерал не настолько ценит своего оберштрурмитэдэ, да ведь попытка – не пытка… во всяком случае, не как правило.

Но лейтенант мешкал.

Секунда передышки, возможность наскоро оглядеться, подраскинуть умом – и происходящее снова дохнуло пыльной затхлостью измызганных балаганных кулис. Особенно, когда разгяделись на дальней, охраняемой скамье две новые фигуры. Одна – скрюченная, грязнобурая, обезьянья; а вторая… глянцевый блеск загорелой лысины… трещинообразные морщины на выпуклом лбу… близорукие глаза совсем утонули под щетинистыми, будто молью траченными бровями, но живы они, глаза эти, поблескивают влажно там, в подбровной тени… живы, хотя толстовка на груди засохла чёрно-ржавыми кляксами… Господи, что творится?!

Заполошно пискнули доски. Это группенфюрер. Вскочил на эстраду, подходит – разведя пустые ладони, медленно, подчёркнуто избегая резких движений… Кто-то из гансов вякнул: “не надо!..” – эсэс-генерал только плечом дёрнул. Капризно так дёрнул, ровно барышня нервенная. Смешно. А что вякнувший назвал его герром доктором – это тоже смешно?

– Ближе не рекомендую. – Вместо слов из пересохшей Мечниковской гортани выдавился невнятный хрип, но группенфюрер мгновенно замер. И выговорил – ровно, бесцветно:

– Прежде, чем вы решитесь на неисправимый поступок, вам следует учесть одно некоторое обстоятельство. Прошу смотреть.

Михаил понимал, что скорее всего дошлый эсэсовский главарь таким манером просто отвлекает его. Понимал, но всё равно не мог оторвать взгляд от рук группенфюрера. А тот, по-прежнему старательно избегая резких движений, снял и уронил в нагрудный карман очки; затем аккуратно прижал пальцы к своим немигающим совиным глазам…

Они одновременно выпали из век и одновременно стукнулись о настильные доски, стукнулись твёрдо и гулко, как камешки. Мигом позже и сами веки лоскутками облетели на зеркальные генеральские сапоги. Под бровями группенфюрера ничего не осталось. Ровная гладкая кожа, такая же, как на щеках, скулах и прочем – разве что со следами не то клея, не то грима…

Увидеть всё это Михаил успел, а осознать – нет.