Это была также война идей, пропаганды; стоны боли перемешивались с криками ненависти. Утонченному Ланни Бэдду временами казалось, что он присутствует при драке на рынке между двумя торговками, которые визжат, бранятся и таскают друг друга за волосы. Это даже не достойно было называться политикой — просто потасовка из-за крупных сумм денег и возможностей нажить еще больше. Ланни по праву рождения принадлежал к тем, кому дозволено знать закулисные тайны, и отец объяснил ему, что по одну сторону стоят Стиннес, Тиссен и Крупп, рурские магнаты, а по другую — де Вандели и другие французские короли стали; они заполучили лотарингскую железную руду, и для более дешевой ее обработки им нужен рурский уголь и кокс.
Робби Бэдд теперь по большей части находился в Лозанне или же разъезжал между Лозанной, Лондоном и Нью-Йорком. Конференция еще не кончилась — это была очередная драка из-за нефти и других естественных богатств, которыми владела Турция. Робби с помощью Захарова и своих новых компаньонов старался проникнуть в Мосул и получить большую концессию; зачем ему нужны были еще и еще деньги — на это он не мог ответить, и лучше было не приставать к нему такими вопросами.
Турки получили обратно Константинополь и многое из того, что они потеряли во время мировой войны. Французы взяли верх, а англичане были унижены, но они цепко держались за нефть и за Палестину, по которой нефтепровод доставлял драгоценную жидкость к морю.
Русские участвовали в конференции, чтобы защищать свои права на Черном море; они все еще надеялись на займы. Один из их делегатов был Боровский, с которым Ланни и его отец встречались в Женеве и которого Ланни живо помнил: худой, аскетического вида интеллигент, с задумчивыми серыми глазами, мягкой русой бородой и тонкими нервными руками, любитель искусства, как и сам Ланни. И вот в Лозанне его сразила пуля убийцы; его застрелили в кафе; и в свое время суд из добродетельных купцов в роли присяжных оправдает этого убийцу, тем самым оповещая прочих белых в Швейцарии, что на большевистских дипломатов можно охотиться безнаказанно.
В разгар этих политических событий Ланни Бэдд, понявший, что в произведениях искусства заключены деньги, решил научиться добывать из них эти деньги. Герцогиня милостиво разрешила молодому американскому знатоку осмотреть свои фамильные сокровища. Сама герцогиня оказалась маленькой, сморщенной, смуглой старушкой, с искусственными челюстями, которые были ей, видно, не совсем по мерке. Внешность у нее была далеко не аристократическая, но Ланни уже знал, что такие случаи нередки, и не упустил ни одного из проявлений церемонной учтивости, каких могла ждать столь высокородная дама. Герцогиня была в черном — она носила траур по мужу, который был убит во время марокканских войн лет двадцать тому назад.
Она сама показала ему картины и поведала ему историю каждой из них; он внимательно слушал все, что она говорила, и запоминал ее слова. Он хвалил картины: техника его профессии не требовала, чтобы он скрывал свою любовь к большому искусству. Картина Эль Греко сказалась портретом духовного лица, предка герцогини: странная мужская фигура, с искаженными пропорциями, как часто у Эль Греко, неестественно высокая и худая, с длинными, тонкими пальцами, каких не бывает в природе. Мрачный портрет, почти зловещий, и Ланни не мог себе представить, чтобы Адела Мерчисон пожелала иметь такую картину у себя дома.
Но среди картин был Гойя — и какой Гойя! Самый подходящий для долины дыма и стали: фигура воина — блистательный образец, но вместе с тем упадочный и взятый чуть-чуть сатирически, как это свойственно Гойе; костюм, переливающий всеми красками, какими украшал себя военный человек той эпохи в торжественных случаях, скажем, являясь с рапортом о победе к королю Карлу IV По композиции это была замечательная вещь: все было построено так, чтобы сосредоточить внимание на высокой фигуре с лицом воителя и глазами хищной птицы. Да, если жена фабриканта зеркального стекла хотела приобрести нечто такое, что воспламенило бы ее воображение, что расшевелило бы университетских профессоров в ее городе, — то лучшего нельзя было и желать!
Здесь также был Веласкес, двойной портрет. Ланни читал, что многие картины, приписываемые Веласкесу, на самом деле сделаны его зятем; но при поверхностном взгляде их трудно отличить от подлинных, и за них дают большие деньги, потому что великий мастер, быть может, все-таки коснулся их своей кистью. Лай пи, еще только учившийся тонкостям своей профессии, спросил об этом герцогиню и увидел, что задел ее за живое. Он поспешил принести извинения, но понял, что цену он сбил — если дело дойдет до назначения цены.