Между двух миров

Бьюти немного побаивалась высокого прямого юноши-воина, с гладкими, цвета соломы волосами и бледно-голубыми глазами, так легко принимавшими стальной оттенок. Ланни наблюдал их отношения, ему было забавно следить за их развитием. Бьюти терпела от Курта многое, чего ни за что не потерпела бы от другого мужчины. Эта беспечная дочь веселья, готовая поставить на карту всю свою будущность ради какой-нибудь прихоти, бывало, ссорилась с Марселем, если он старался удержать ее от всенощных бдений за покером. Но теперь об этом и помину не было. За завтраком Курт, глядя на Бьюти через стол, спокойно говорил: «Ты, кажется, собиралась воздерживаться от сливок к фруктам?» И Бьюти ела фрукты без сливок. Курт говорил: «Разве так уж важно гнаться за модами, когда столько детей в Европе плачет от голода?» И Бьюти носила прошлогодние костюмы и посылала чек в американскую организацию помощи, кормившую немецких детей.

Эта пара жила вместе уже больше года, а первый год — самый тяжелый для людей с разными характерами, вынужденных делать тактические уступки друг другу. Ланни, всегда с любопытством наблюдавший любовные отношения, узнал многое, что могло ему пригодиться для собственных надобностей. Его мать была очень влюблена, и ее терзали всевозможные сомнения и страхи. Ей было почти сорок — «опасный возраст». Предполагается, что это конец «бабьего века»; если в этом возрасте у женщины нет мужа или она не умеет его удержать, ей предстоит одинокая старость. Бьюти старалась как могла удержать Курта: она скрывала свои слабости, она душила свое тщеславие, силясь завоевать его уважение. Против бедняжки объединились и Ланни и Курт, ибо Ланни говорил ей, что Курт великий человек и что у него больше ума, чем она когда-нибудь в состоянии будет понять.

В результате она все больше и больше отрывалась от того, что именуется «обществом». Если бы она могла носить Курта, как орден, как сверкающий алмаз в тиаре, она развила бы кипучую деятельность и в Каинах, и в Ницце, и в Париже: она интриговала бы, чтобы доставить своему протеже приглашения в самые светские дома, и заставила бы избранный музыкальный мир слушать его произведения. Но Курта приходилось прятать; он должен был скрываться под маской учителя музыки, — а как добиться успеха для человека, находящегося на положении чуть ли не слуги. И Бьюти сидела дома, носила платья, которые Курт находил достаточно элегантными, и, вместо того чтобы повторять сплетни избранного общества, слушала, как Курт и Ланни обсуждают брамсовские «Вариации на тему Гайдна».

Курт очень привязался к крошке Марселине, которая уже не спотыкалась и не держалась за стенку, а танцевала под музыку с бессознательной грацией, не лепетала каких-нибудь два-три слова, бессвязно и невнятно, а болтала по целым дням безумолку и была маленькой феей дома. Согласно представлениям ее матери, воспитывать ребенка — значило давать ему все, чего он ни попросит. Но здесь она столкнулась с иной точкой зрения. Бьюти говорила «нет», малютка начинала умильно просить, и мать готова была сдаться, но Курт напоминал: «Ты сказала нет», — и Бьюти решала, что необходимо проявить твердость. Не смела она и обманывать Курта, уступая ребенку тайком: если Курт узнавал об этом, он очень сердился. «Нет ничего хуже для детей, — говорил он, — чем открыть несогласие между старшими, научиться играть на этом несогласии и добиваться своего хитростью». Курт привлекал и Ланни к этим спорам, и тот, как всегда, становился на его сторону. Бьюти пришлось отказаться от удовольствия баловать свое сокровище. Эти два напористых молодых человека забирали все большую власть в доме.

III

Однажды утром Ланни позвонили по телефону, и он услышал мужской голос, говоривший по-английски с иностранным акцентом: — Узнаете меня на этот раз? — На этот раз Ланни узнал. Он крикнул: — Мистер Робин! Откуда вы говорите?

— С вокзала в Каннах. Я был в Милане по делам и возвращаюсь в Париж. Обещал мальчикам, что проездом повидаю вас, если разрешите.

— Буду очень рад! Выехать за вами?

— Я возьму такси.

— Вы у нас позавтракаете и расскажете мне все новости.

Ланни пошел к матери; Бьюти никогда не видала Иоганнеса Робина, но знала, что он находится в многосторонних деловых отношениях с Робби Бэддом, а правило любезно принимать знакомых Робби приобрело для нее силу закона. Ланни рассказывал своему другу о еврее — торговце электроприборами, который во время войны переправлял Курту его письма. Курт знал, как маленький Ланни Бэдд познакомился с Робином в поезде и как этот человек с тех пор разбогател, продавая Германии магнето и другие военные материалы.