Бесс отерла слезы, и дуэт скрипки и рояля, звучавший настроениями Il i Penseroso, «рожденными от Цербера и полночи чернейшей», сменился, словно по волшебству, настроениями из другого стихотворения Мильтона, Allegro, составляющего пару с первым. Казалось, хороводы нимф проносятся по комнатам и лестницам дома Бэддов, щедро раздавая свои счастливые дары, шутки и молодое веселье.
Телеграмма, извещавшая Ланни об этих событиях, пришла за несколько дней до смерти Мари и вызвала на ее измученном лице улыбку. Ланни телеграфировал после похорон, что возвращается в Жуан-ле-Пэн, и пригласил Ганси и Бесс заехать туда во время их свадебного путешествия. И вот чета новобрачных прибыла в Жуан-ле-Пэн, излучая счастье, словно мощная радиостанция. Лучше их приезда ничего нельзя было придумать для Ланни, находившегося в состоянии глубокой подавленности. Курт, делавший попытки писать для всех инструментов, тоже обрадовался приезду скрипача-виртуоза, который будет жить тут же рядом. Композитор извлек свои оркестровые произведения, и уже опубликованные и еще не законченные, — он играл их с Ганси и обсуждал с ним технические детали аранжировки. Он был очень польщен, когда Ганси расхвалил его композиции, и подолгу упражнялся на рояле, чтобы аккомпанировать молодому скрипачу.
В довершение Курт заявил, что раз Бесс хочет учиться играть на рояле, он поможет ей: но только, если это действительно серьезно, без глупостей. Бесс обрадовалась предложению, и было ясно, что молодая пара застрянет в Бьенвеню надолго.
Напрасно было бы пытаться скрыть от Бесс истинные отношения между Куртом и матерью Ланни, поэтому Бьюти рассказала ей все, даже то, что Курт был когда-то тайным агентом германского правительства: ведь с тех пор прошло семь лет, и эта тяжелая история уже отошла в прошлое. Бесс находилась в таком настроении, что готова была увлечься любым романом; ей казалось, что ее посвящают в la vie intime[34] Европы, и она мало задумывалась над тем, как ослабевают нити, связывающие ее с матерью и с тем миром, в котором жила ее мать, и крепнут новые, связывающие ее с тем миром, который целые четверть века стоял перед Эстер, как угрожающая туча на горизонте.
В уютном гнездышке Бьенвеню имелось все для беззаботной жизни, для семейного счастья; лишь бы только мир оставил это гнездышко в покое! Но в мире существовали нищета и страдания, они то и дело стучались в ворота, в сердце и совесть живших здесь людей. Невозможно построить такую башню из слоновой кости, которая была бы совершенно звуконепроницаемой; невозможно самой громкой музыкой заглушить стоны страдающего ближнего.
От Жуан-ле-Пэн не было и сорока миль до итальянской границы; а по ту сторону происходило насильственное рождение «нового социального строя». Нравился он вам или нет, но равно-душным к нему вы не могли оставаться. Бенито Муссолини был провозглашен il Duce di Fascismo[35], и вы были вынуждены или поклоняться ему, или жаждать его свержения.
Водворилось царство террора, тысячи людей искали спасения в бегстве, пробирались во Францию по диким горным тропам или под покровом ночи пускались в море на гребных лодках. Беженцы приезжали голые и босые, так как бежали, в чем были, и их одежда нередко успевала превратиться в лохмотья; на многих были следы избиений, многие были изувечены или ранены пулями. Они невольно пробуждали жалость, они взывали о помощи во имя того дела, которому посвятили жизнь, — дела справедливости, правды, человеческого достоинства. Они обращались к Ланни Бэдду, так как он ведь был другом Барбары Пульезе и открыто защищал Матеотти; они обращались к Раулю Пальма, как руководителю социалистических рабочих кружков, а Рауль опять-таки шел к Ланни, ибо что могла сделать кучка бедняков-рабочих со всей этой массой нуждающихся в помощи? Ланни жил в роскошном доме, было известно, что продажа картин приносит ему огромный доход, и разве мог он оставаться равнодушным к стонам этих героев, этих святых мучеников новой религии человечества? «Ибо я был голоден, и вы не накормили меня. Жаждал, и вы не напоили меня. Был наг, и вы не одели меня. Был бездомен, и вы не приютили меня!»
Соотношение сил в Бьенвеню изменилось. Больше не было Мари, которая всегда являлась главной союзницей Бьюти; вместо нее здесь были Ганси и Бесс, а они в этом отношении оказались еще хуже Ланни. Дайте Ганси и Бесс волю, они просто распахнут настежь ворота виллы и превратят ее в убежище для жертв фашизма; они уложат всех этих бывших редакторов и членов парламента на складных койках посреди гостиной, а у дверей кухни выстроится очередь за хлебом.