Между двух миров

Картины Детаза чрезвычайно нравились Робину, все же они выглядели на этих широких стенах как-то очень одиноко, и он заявил, что намерен сразу накупить картин побольше — квадратными метрами, а то и километрами. Невозможно оставлять голые места, какой смысл иметь такой дворец, если внутри не все как следует? — Разве не лучше вешать свои деньги на стену, чем прятать их под сводами банковских подвалов? — восклицал старый друг Ланни. — Я получаю от двенадцати до пятнадцати процентов на мой капитал, куда мне все это девать?

— Неужели такой процент? — спросил молодой делец, слегка озадаченный.

— Наших новых марок выпущено немного, — с улыбкой пояснил Иоганнес. — Иначе нельзя, если мы не хотим повторения инфляции.

И он добавил, что знает только одного человека, художественному вкусу которого доверяет абсолютно, и этот человек — Ланни Бэдд. Он и Золтану Кертежи доверяет лишь потому, что за него поручился Ланни. Робин хотел, чтобы Ланни и Золтан занялись его дворцом и превратили каждую комнату в маленькую картинную галерею, — пусть в ней будет не чересчур много, но именно столько, сколько нужно, картин с подходящей-атмосферой; пусть оба проедутся по Европе, он им дает carte blanche[32], они могут покупать все, что сочтут нужным. Ланни был ошеломлен, но возразил, что нет, право же, он не справится. Он не собирался так вплотную заниматься делами. — А вы не спешите, — настаивал денежный король. — Не беда, если на стенах какое-то время будут пустые места, я объясню своим гостям, что ищу самое лучшее.

Сначала молодой человек спрашивал себя, не представляет ли это своего рода выкуп, тактично предложенный за его сводную сестру. Однако Ганси сказал ему, что не посвящал родителей в свои любовные дела. Знает только Фредди, который был с ним тогда в Париже и все видел. Они решили, что пока не имеют права говорить родителям, — может быть, еще ничего не выйдет, и отцу лучше не знать, а то он сочтет своим долгом сказать об этом отцу Ланни. Ланни согласился: — Да, так разумнее.

Ганси увел его в свою комнату и показал потайное местечко, где он прятал письма Бесс. Письма были написаны тем размашистым почерком, какому учат светских молодых девушек, — вероятно потому, что крупные буквы занимают много места и можно ограничиться двумя-тремя мыслями. Ганси дал прочесть Ланни эти письма, и они глубоко тронули молодого человека: так писала бы четырнадцатилетняя Джульетта своему Ромео. Письма были наивны, непосредственны и могли служить целительным бальзамом для юного страдающего музыканта. Влюбленная пара выработала свой особый код: то, что Ганси писал о погоде, касалось его чувств к внучке пуритан; и Ганси сказал, что если судить по его письмам — в Берлине весь год была чудная погода, даже в те дни, когда на самом деле лил дождь или бушевала ледяная вьюга.

Ланни был как раз у Робинов, когда из Нью-Йорка пришла волнующая телеграмма. Ганси приглашали выступить в апреле в Карнеги-холл; ему заплатят пятьсот долларов — его первый в жизни заработок. Когда они остались одни, Ганси испуганно посмотрел на друга и сказал: — Бесс как раз исполнится восемнадцать.

— Очень хорошо, — отозвался тот с улыбкой. — Так в чем же дело?

— Как мне быть, Ланни?

— Не уступать им. Помнить, что вы такие же люди, как и они; они важничают только оттого, что вообразили себя особенными.

— Ах, если бы вы тоже поехали! — воскликнул молодой виртуоз.

— Не давайте им запугивать вас! Не так страшен чорт, как его малюют.

VII

Утром накануне рождества Ланни и Курт прибыли в Штубендорф. В этом году Эмилю не удалось получить отпуск: на очереди был другой офицер. Отсутствовали также и обе вдовы-арийки, так как сестра Курта гостила у родных своего мужа, а невестка — у своих родителей. Итак, праздник прошел тихо, но весело благодаря локарнским настроениям. Польша тоже подписала договор, и обе страны старались ужиться друг с другом. Возобновилась торговля, существовать становилось легче.

У Ланни бывали серьезные разговоры с отцом Курта. Господин Мейснер очень постарел, но его ум сохранял прежнюю живость, а то, что он говорил о своем фатерланде, всегда интересовало Ланни, хотя в то же время и смущало, так как подтверждало мнение его консервативного отца и революционного дяди о том, что основные требования Германии и ее соседей непримиримы. Ланни еще не встречал в Штубендорфе человека, который не мечтал бы вернуться в лоно Германии и не считал бы теперешнее соглашение временным. Но попробуйте сказать это поляку или французу!