Между дураком и подлецом

– Хорошо, братан, вот тебе «все по порядку»: примерно в девять с чем-то утра – я сегодня немного задержался – я пришел на работу. Соседи уже столпились возле шашлычной. Я протиснулся и вижу: там – гновно! Ты понимаешь? На полу перед моей шашлычной – гновно! И не какое-то там собачье, а самое настоящее – человеческое. На белом полу коричневое гновно-о-о. Бл… ёп… – дальше понеслось что-то нецензурное, и я отстранил трубку от уха.

«Вот и завоняло это дело по-настоящему», – подумал я, но вслух этого, конечно же, не сказал, а произнес вот что: – Ладно, разберемся, Бабик, я скоро буду. Пока.

Вздохнув, я стал нехотя натягивать брюки и рубашку. Насмешливые чайки сидели рядком на бетонной балюстраде набережной прямо напротив меня и, как будто издеваясь надо мной, кликушествовали во все горло. Мне и без того было грустно возвращаться с пляжа, даже не окунувшись в море и не поныряв с пирса, но долг журналиста подгонял поскорее побывать на месте происшествия.

От центрального городского пляжа до рынка «Сухогруз» было минут двадцать пешим ходом, и я спешил как только мог. После новости Бабосяна я испытывал тревожное чувство: «Вот и дождался выпада. В голове просто не укладывается, что кто-то может так подло поступить – взять и наздрать в общественном месте. Похоже, злоумышленник действовал тайно, возможно, под покровом ночи. Почерк явно соответствует повадкам сортирщика, следовательно… но… – мысли быстро сменяли друг друга, и меня посетила новая догадка: – Это мог сделать и сам Бабосян. Во-первых, у него имеется ночной доступ, и он его уже использовал раньше. Во-вторых, ведь это же я сам его и надоумил, да еще и спровоцировал, благодаря безмерной общительности дяди Додика. В-третьих, он мог просто испугаться, что я его вычислил, вот и совершил это злодеяние против самого же себя, чтобы отвести подозрения. В-четвертых, если Бабик действительно подставлял Злослава, то он мог понять, что действует слишком тонко, то есть нехарактерно для сортирщика, из-за чего и навлек на себя мои подозрения, и теперь перенял манеру противника и начал действовать грубо и жестко. Бабик совсем не тупой, и все это вполне возможно, но опять же нужны доказательства, хоть одно. И все-таки надлежит начать с проверки самого очевидного подозреваемого – сортирщика: не пропало ли этой ночью из его туалета что-нибудь вонючее?»

С этими мыслями я добрался до «Сухогруза» за рекордные пятнадцать минут. Рынок в обычном режиме принимал и выпускал посетителей, и ничто не говорило о страстях, кипящих под его прозрачной стеклянной крышей. Однако приблизившись, я заметил странное поведение рыночной уборщицы: грузная и неповоротливая тетка, которую все здесь звали Каракатя, изнутри терла стеклянную входную дверь сухой тряпкой и пристально всматривалась в лица входящих, как будто ей было поручено опознать вражеского резидента. Я про себя посмеялся над людскими причудами и толкнул дверь. Уборщица меня узнала – по всей вероятности, тем «резидентом» был именно я, – я это сразу понял по ее взгляду, а через минуту, что длилась немая сцена, и она поняла, что я понял.

Тогда она подошла ко мне и заговорщически вполголоса заговорила:

– Вы ведь тот журналист, – то ли спрашивая, то ли утверждая, сказала она.

– Это тот, который выдвинут на премию «Персона года»? – уточнил я, копируя ее манеру говорить полушепотом.

– Нет, – глупо улыбаясь, ответила она.

– Ну раз нет, значит, нет, – подвел я итог и собрался идти дальше.

– Нет, вы – это он, я узнала вас по кепке, – не отпускала она меня.

– А-а, ну если тот, который в кепке, то да, он – это я, – подтвердил я.

После сложной идентификации моей личности, уборщица сыграла свою лучшую роль, да к тому же превосходно сыграла.

– Мне так стыдно, – сложив руки в замочек на груди, она ни с того ни с сего тихонечко завыла, настолько тихо, чтобы никто посторонний не услышал. – Это сделала я. Но он меня заставил. Он сказал, что больше не позволит убирать у него в кафе и остальных подговорит, если я не сделаю это так, чтобы все подумали на уважаемого владельца гигиенического салона. А ведь мне платят за каждый павильо-о-он.

Этот спектакль действовал мне на нервы, и я спросил не церемонясь:

– Кто – он?

– Бабося-я-я-н-н-н, – еще тише взвыла уборщица и закрыла лицо руками.

– Все понятно, Каракатя… э-э-э… Екатерина. Продолжайте работать, – сказал я и быстро пошел прочь.

Когда я оглянулся, уборщица внимательно смотрела мне в след, как будто оценивая, произвела ли на меня нужный эффект.