Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации

В 1950-х начались драки между черными и белыми подростками за доступ к бассейнам. В Восточном Гарлеме юноши итальянского происхождения негодовали по поводу того, что недавно прибывшие иммигранты-пуэрториканцы пытаются проникнуть в их бассейн в парке Томаса Джефферсона, чтобы флиртовать с их девчонками. В романе Эдвина Торреса 1975 года «Путь Карлито» протагонист, житель Гарлема пуэрториканского происхождения, вспоминает территориальные схватки за бассейн:

«Давай расскажу тебе о тех разборках. Макаронники типа говорили, что ни один латинос не может заглянуть на восток Парк-авеню. Но там был только один бассейн, тот, что в Джефферсоне, на Сто двенадцатой улице и Ист-Ривер. Типа, чувак, ты должен был одолеть Парк, Лексингтон, Третью, Вторую, Первую, Плезант-авеню. Одни итальяшки. Парни постарше стояли перед магазинами и около подъездов, злобно таращились на нас, каждый в нижней рубахе; мальчишки были на крышах с мусорными ведрами и в подвалах с битами и велосипедными цепями… Нас били – их территория, слишком много пацанов… Мы пытались смешаться с остальными, но они даже не пускали нас к бассейну…»[128].

Плавательные бассейны стали важнейшими точками в городе рабочего класса, местами, которые требовалось защищать (прежним жильцам) и осаждать (новичкам). Много позже пуэрториканцы вспоминали символическую важность бассейна и собственную решимость не быть униженными. Больше всего они хотели пользоваться бассейном и быть частью социальной жизни вокруг него, как все остальные. Многие преуспели, несмотря на унижение на уличном уровне, и со временем бассейн стал в такой же степени латино, в какой он был итальянским.

Эта история – свидетельство того, что возможность окунуться во все времена была очень важна для горожан. Бассейн (или река, или пляж) не просто довесок или придаток к городу: это одно из самых любимых из всех общественных пространств и бесценный актив.

* * *

Lavari est vivere – гласит одно из римских граффити: «Мыться значит жить». Очистительное переживание теплой воды, облаков пара, мраморных полов и стен, благовонной атмосферы и роскошного ухода за собой добавляло многое к тому состоянию ментального и физического блаженства, которое римляне называли voluptas. «Бани, вино и секс разрушают наши тела, – сообщает нам одна из эпитафий, – но бани, вино и секс составляют сущность жизни»[129].

Возможно, не является совпадением то, что имперские термы появились в тот период, когда Рим стал городом миллиона душ. Спутанный кроличий силок улиц был шумным, люди и повозки заполняли его день и ночь. Дым от очагов, разведенных в харчевнях, пекарнях, литейных мастерских, и от тех топок, что нагревали бани, висел в воздухе. Тибр был загрязнен канализацией, промышленными отходами и сливаемой из бань водой. Многие бедняки жили рядом с рекой, в сырости, благоприятной для комаров; эпидемии малярии разражались каждые несколько лет. Масштабы урбанизации означали, что больше нет ручьев или речушек, доступных для городских низов.

«Как может человек писать поэмы в таком городе?» – вопрошал Гораций в I веке. Рассудок отвлекали скрипящие телеги, подъемные краны утыкались балками в небо, собаки рыскали по грудам отбросов, грязные свиньи загораживали дорогу. Форумы и перекрестки всегда были забиты людьми, вовлеченными в «яростные споры» по разным поводам, в бесконечные разговоры. Ювенал около 110 года н. э. описывал улицы Рима с «повозками, грохочущими по узким кривым улицам, и проклятиями возниц, застрявших в пробке». Не легче приходилось и пешеходам: «Я блокирован волной людей передо мной и теми людьми, что в огромном количестве пихают меня сзади. Один человек вонзает в меня локоть, другой ударяет меня шестом. Один человек задевает мою голову бревном, другой – винным кувшином. Мои ноги покрыты грязью. Громадные ступни пинают меня со всех сторон, а потом солдат наступает подкованной сандалией прямо на мои пальцы»[130].

Бо́льшая часть населения Рима теснилась в блоках многоквартирных зданий, известных как инсулы, а insula по латыни – «остров». В IV веке, когда популяция города достигла пика, количество инсул оценивалось в 46 тысяч, и это по сравнению со всего лишь 1790 домами на одну семью. Подобно многим обитателям глобальных финансовых центров сегодняшнего мира, люди платили огромные деньги за крохотное жилище. Римские инсулы – некоторые поднимались до восьми, девяти или даже десяти этажей – были известны тем, что они плохо строились, еще хуже обслуживались и часто горели. Ничего удивительного, что, согласно Ювеналу, эти здания «дрожали от малейшего порыва ветра». Если начинался пожар, то «последним сгорал тот, у кого не было над головой ничего, кроме крыши, там, где голуби несут яйца»[131].