Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации

А что случилось с Вавилоном? В 1831-м году, через несколько лет после того, как Де Квинси опубликовал свою «Исповедь», самый популярный художник эпохи Джон Мартин представил меццо-тинто[82] «Падение Вавилона», основанное на его картине 1819 года. На нем вавилоняне кажутся карликами на фоне величественных зданий и зиккуратов, и Господь обрушивает мщение на город. Публика восхищалась апокалиптическими сценами Мартина, а его мелодраматические полотна, изображавшие разрушение таких городов, как Тир, Содом, Ниневия и Помпеи, обращались к той тревоге, которую испытывали многие люди эпохи сверхурбанизации. Город обречен на разрушение, поскольку в нем правит всепожирающая «жажда доминирования», его грехи и извращения накапливаются все больше, и он творит вокруг себя хаос.

Открытие руин Ниневии и самого Вавилона в XIX веке добавили пикантности этим апокалиптическим видениям. Сказания из Вавилона – и метафора Вавилона – продолжали захватывать публику по всему миру и влиять на то, как она воспринимала собственные города. Вот они, настоящие останки некогда могущественных метрополисов. Ничто не вечно. Сколько времени пройдет, прежде чем Лондон последует по стопам предшественников и рухнет под тяжестью собственных грехов и раздирающих его хаотических противоречий?

Влияние Библии сказалось и на значительной части научной фантастики. Например, Герберт Уэллс в романе 1908 года «Война в воздухе» использовал язык библейского пророчества. Особенно это заметно в его отношении к метрополисам. Нью-Йорк в романе подвергается опустошительной воздушной атаке. Описание мегаполиса заимствовано из Ветхого Завета, но приукрашено за столетия использования в искусстве. Если верить Уэллсу, Нью-Йорк узурпировал место Лондона как «современного Вавилона», стал центром мировой торговли, финансов и удовольствий.

Нью-Йорк «поглощал богатства своего континента, как поглощал когда-то Рим богатства Средиземноморья, как Вавилон – богатства Востока. На его улицах можно было встретить разительные контрасты роскоши и крайней нищеты, цивилизации и варварства. В одном квартале мраморные дворцы, залитые светом, в ожерелье электрических огней, утопающие в цветах, уходили ввысь, растворяясь в изумительных сумерках, в другом – в уму непостижимой тесноте, в темных подвалах, о которых правительство ничего не желало знать, ютилась многоязыкая чернь – зловещая и отчаявшаяся. Его пороки и преступления, как и его законы, были порождены неистовой энергией, и, как в великих городах средневековой Италии, в нем шла непрерывная темная вражда»[83].

Здесь интересно то, как Уэллс видит современный город через призму, сконструированную почти за три тысячи лет библейской образности: город у него одновременно привлекателен и отвратителен. Но Вавилон должен пасть. И Уэллс с удовольствием описывает, как полный гордости, алчный, мультикультурный Нью-Йорк разрушается с неба, точно так же, как Содом и Гоморра, разве что последние уничтожили камнями. Подобно бурлящей высокомерием Вавилонской башне, «этнический водоворот» Нью-Йорка обречен на насильственную гибель.

Это вымысел, само собой, но Нью-Йорк 1920-х оказался еще более «вавилонским», чем думал писатель. Небоскребы, ставшие его отличительной чертой, казались возрожденными зиккуратами. За стиль жизни, богатство и роскошную архитектуру Нью-Йорк заслуженно носил титул «Нового Вавилона» – точно так же, как Лондон столетием ранее. После Уэллса этот город стирали с лица земли множество раз на киноэкране, например в «Когда миры столкнутся» (1951), «День независимости» (1996) и «Мстители» (2012).

Через несколько лет после Уэллса о том, чтобы уничтожить Нью-Йорк, задумался другой мечтатель. Но у него была вполне конкретная цель. Ле Корбюзье не воспринимал Нью-Йорк как сверкающий суперсовременный метрополис будущего – он видел на его улицах слишком много беспорядка, бессмысленности и неупорядоченности. Город был слишком запутанным, а его небоскребы натыканы произвольно, без какого-либо рационального плана. Мегаполис мог быть «ошеломляющим, удивительным, воодушевляющим, насильственно живым», но он был хаотичным и грязным во всех смыслах. Для Ле Корбюзье ньюйоркцы жили «набившись в дыры, словно крысы» на «мрачных», «запутанных улицах». Архитектор мечтал о том, чтобы уничтожить мертвый старый город, который только «вносил беспорядок в готовое разродиться новым настоящее». Нью-Йорк не был воплощенным будущим, но он указывал путь к нему, и Ле Корбюзье, точно библейский пророк, думал, что нужно разрушить Вавилон, прежде чем строить Новый Иерусалим. Только из аннигиляции могла родиться утопия[84].