Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации

В фильме Агнес Варда «Клео от 5 до 7» (1962) героиня, красивая певица, учится видеть Париж по-новому – и в свой черед меняется под влиянием Парижа, ожидая результатов биопсии. Кадры парижских кафе и улиц, сделанные Варда, напоминают картины Мане, его словно украденные мгновения жизни, фрагменты восприятия фланера, перенесенные на экран. Клео в начале фильма – поглощенная собой и тщеславная женщина; позволив себе окунуться в ткань собственного города, растворившись в толпе, она меняется. Но прежде чем сделать это, ей приходится анонимизировать себя. Будучи певицей и объектом мужских желаний, она более привычна к тому, чтобы на нее смотрели, а не к тому, чтобы смотреть самой. Снимая парик, заменяя шикарные шмотки простым черным платьем и дополняя его черными очками, она может стереть личность. Все это напоминает о том, что женщине все еще нужна маскировка, чтобы пересекать город. Нежелательное мужское внимание было угрозой в 1962-м, оно никуда не делось сегодня. Как и барменше из «Фоли-Бержер», Клео приходится прибегать к защитным механизмам[352].

В эссе Вулф и фильме Варда в дистиллированном виде предстает не только сильное удовольствие от передвижения по городу на своих двоих, но и тот факт, что прогулки усиливают нашу взаимосвязь с застроенной средой. Подобно Генри Джеймсу, мы вступаем во «владение» теми местами, где живем, когда находим способы нанести их на ментальную карту. Как территориальные, создающие шаблоны существа, люди очень хорошо умеют формировать собственную разновидность порядка вокруг себя, очеловечивая неприятно обширный урбанистический пейзаж, так что он становится вполне годным для обитания. Опыт Жорж Санд, Лили Уилкинсон, Вирджинии Вулф и Агнес Варда показывает, насколько мощно это побуждение, но и сколь обременено барьерами и опасностями. Появление фланирующих женщин совпало с расцветом автомобилей и предназначенной для них дорожной системы, которая сделала город еще менее дружелюбной к пешеходу территорией.

Георг Зиммель – вместе с бесчисленными писателями и социологами – мог видеть современный город как сокрушающий души Вавилон. Но что часто игнорировалось им и другими – человеческое умение разрезать Вавилон на куски и делать его обитаемым. Глубокое чувство отчуждения, от которого страдают носители парижского синдрома, – этот коктейль из разочарования и одиночества, – преувеличенная версия того, что все мы можем испытать в большом городе. Это также предельное проявление того, как мы все, до некоторой степени, превращаем места в часть своей внутренней реальности и наделяем их значением. То, что мы процветаем посреди рева и непрестанных перемен современного метрополиса – свидетельство того, что такая стратегия работает.

Зигмунд Фрейд был практически уничтожен Парижем, но он нашел с ним общий язык, полностью погрузившись в город, зарисовывая его и описывая его топографию в подробных письмах невесте. После нескольких месяцев он начал любить Париж, и эта любовь стала результатом интимного знакомства. История и литература фланерства, психогеография, глубинная топография – назовите это так, как хотите, – учит нас многому насчет того, как наслаждаться городской жизнью, и многому относительно городского туризма. Большие здания и монументы создают иллюзию, что город статичен и живет вне времени. Но лучше всего смотреть на города в движении, в повседневной жизни их обитателей, в сухожилиях и соединительной ткани, которые держат организм. Прогулки делают город годным для обитания и, что еще важнее, способным приносить удовольствие. Это способ выживать в большом городе, постоянный вы его обитатель или только визитер.

11 Небоскребные души Нью-Йорк, 1899–1939 годы

Звучит кларнет, и мы видим неровный силуэт Манхэттена на горизонте; следом появляется набор канонических образов, сделанных в контрастном черно-белом: мост Куинсборо, Бродвей, мерцающие неоновые вывески, забегаловки, пожарные лестницы, толпы… и небоскребы, небоскребы, небоскребы, доминирующие над горизонтом, – схваченная в мгновениях ночи и дня сверкающая фантастическая земля миллионов электрических лампочек. «Глава первая. Он восхищался Нью-Йорком, – начинает голос за кадром. – Он поклонялся ему сверх всякой меры. Уф, нет, лучше так: он… он… романтизировал его сверх всякой меры. Для него… не имело значения время года, это всегда был город, существующий в черном и белом и пульсирующий в такт великим произведениям Джорджа Гершвина».