Метод любви (СИ)

- И не бывает тебе обидно за себя, -спросил я,- Ты ведь не лишен ни таланта, ни силы. Вот Коля совсем не так: работает, работает и работает. Неужели же ты никогда не чувствуешь, что надо что-то делать в жизни?

-Жалко парня,- отозвался Сережа, зевнув, - пропадет он из-за этих своих стремлений. А ведь сколько сил тратит, бедняга. Сгорит в искусстве. В нем уже сейчас заметна желчность непризнанного гения. Он в это настолько верит, что я даже иногда начинаю сомневаться: вдруг я его просто не понимаю? Но как бы то ни было, пропадет он. Либо не станет известным никогда, либо сам напишет с отчаяния какое-нибудь произведение большой идеологической силы на государственный грант. А он ведь честный, и не простит себе этого. Сопьется в обоих случаях. Хотя, конечно, все же есть у него шанс, есть.

-Вот, и он борется за этот шанс. А потом, может даже он почувствует, что это не для него, так еще что-нибудь найдет. Он ведь энергичный.

-Нет. Поэзия для него зараза неизлечимая.

После этих Сережиных слов я вспомнил, что он сам в студенческие годы пописывал стихи, и я спросил его об этом. Он поморщился, как взрослый серьезный мужчина, депутат законодательного собрания, которого спросили на встрече с избирателями, занимался ли он онанизмом в юности.

-Я и сейчас этим по ночам иногда занимаюсь, надо же чем-то голову занимать.

-Дай почитать.

-Нет. Это упражнения с самим собой. Что говорить обо мне, - сказал Сережа, - Даже самый величайший гений делает настолько мало, что смешно и жалко смотреть. Каждый гений желает осчастливить мир, научить людишек жить. И расстраивается, и сходит с ума от тщетности своих усилий. Потому что все равно никто не слышит его гениальных идей.

-Ну как ты можешь так говорить? А Толстой, а Достоевский?

-Ты всерьез считаешь, что они что-то сделали?

-Конечно. Так считает любой культурный человек.

-Я же некультурный. Институтов не кончал. Вот ты сказал: 'Толстой'. Ты мне как-то убежденно доказывал, что его идеи прекрасны, человек, прочитавший его книги, становится лучше.

-Ну.

-А что производит твоя компания? Чем ты сам там занимаешься?

-Так устроен мир, - сказал я, - множество людей производят оружие.

-Вот все дело в том, что ты, культурный человек, производишь то, от чего Толстой пришел бы в ужас. И зная, что ты человек ответственный, я уверен, что ты стараешься делать это как можно лучше.

-Ну а разве дело во мне? Не я, так другой занимался бы этим.

-Да, но лично ты мог бы этим не заниматься. Толстой ведь и советовал каждому начинать с себя. Это дело твоей совести. То есть ты сначала идешь на свою работу, а вечером спокойненько почитываешь Толстого, и даже тени сомнения в том, что ты живешь правильно, у тебя не возникает. А ты ведь хороший и умный человек. То есть если даже такие как ты не понимают этого противоречия, то этого, значит, вообще почти никто не способен понять. А ты говоришь: 'Толстой'.

-Послушай, как ты можешь так говорить, если все прекрасно чувствуешь. Ты говорил, что каждое мгновение имеет большую цену, потому что мы смертны. Но ведь твои мгновения уходят одно за другим, а ты валяешься на этом диване. Чем же заняты твои мгновения?

-Вот именно. Каждое мгновение имеет большую цену. И я не желаю ни одного мгновения тратить на пустую суету или на то, что не люблю. И мои мгновения от этого прекрасны. Вот, например, в данную минуту я лежу на этом мягком диване и смотрю на тебя - хорошего, неглупого и запутавшегося человека, мы ведем интересную для меня беседу. Все это мне очень приятно, и тем более приятно, что, в отличие от тебя, мне не надо думать, куда утром бежать и за что хвататься из той кучи метких суетных дел, мысль о которых тяготит тебя в данную минуту.

И хоть все эти его речи вызывали во мне желание спорить, но я не мог сформулировать в словах чувство, что он ошибается в чем-то очень существенном.

Впрочем, обо всем, этом я думал не часто. Так как жизнь моя шла на подъем. Я почувствовал необходимость получить дополнительно экономическое образование, мне неожиданно предложили должность начальника отдела и т.д. Какие тут, к черту, мгновения, когда дни и недели мелькали так, что я их не замечал. Очередной Новый год наступал так быстро, что даже становилось страшно, до чего быстро летит время. Ну и приятное чувство свободы в деньгах после лет экономии, покупка первой приличной машины и все такое.

Наши свидания с Сережей были нерегулярными, потому что договариваться о встрече с ним было бесполезно, он, улыбаясь, говорил потом: 'А я забыл'. Я вот дитя нашего деловитого века, со мной можно договариваться на два месяца вперед. Отметил в календаре, поставил напоминалку. Месяц при моей жизни-чепуха. Но вот для Сережи это был срок огромный. Для него договариваться о встрече через месяц казалось так же бессмысленно, как для меня о том, что будет через десять лет.