Метод 15/33

Брэд располагал своими собственными ключами от наших камер – в настоящий момент вся связка болталась в его безвольно повисшей руке. К счастью, войдя в комнату Дороти, я бросила свои ключи в заплечный колчан.

На самом деле Брэд никуда не улетел.

Брэд намерен причинить нам ужасный вред – гораздо более сильный, чем когда-либо прежде.

– Мой брат! – визжал он, меряя шагами комнату Дороти и приближая свое лицо к моему.

– Мой брат, мой брат, мой брат, – повторял он, разворачиваясь, шагая взад-вперед и заламывая руки.

Приблизительно во время третьего раунда его визга я заметила щербину в одной из четырех золотых пуговиц на рукаве его довольно щегольского темно-синего бархатного пиджака. Несмотря на все эти его тирады, он выглядит таким безупречным. Но щербина…

Когда он ударил меня тыльной стороной кисти в висок, как если бы я была теннисным мячом, а его рука ракеткой, я решила, что щербина была пророческим видением, потому что я уверена, что пуговицу повредила именно я. Возможно, мой мозг, занятый постоянным оцениванием ситуации и планированием мельчайших шагов, научился предвидеть ближайшее будущее. Разумеется, доказать эту теорию я не могу, но мне хотелось бы когда-нибудь исследовать эту теорию вместе с нейробиологами.

Этот удар, видимо, надежно выключил все эмоциональные переключатели, которые могли на тот момент находиться во включенном положении. Я рухнула на пол, погружаясь в благословенное состояние бесчувственности. Я стала всего лишь сосудом. Роботом. Автоматом. Андроидом, настроенным на убийство.

Я зажмурила ушибленный глаз и нащупала одну из выскользнувших из колчана стрел. Я схватила ее, одновременно сдергивая со спины лук. Лежа на боку на полу комнаты Дороти, я натянула тетиву из резинки и дождалась, пока мой новый тюремщик снова не повернется ко мне лицом. С того момента, как его рука ударила меня по лицу, прошло всего три секунды. Тренировки. Тренировки. Действовать таким образом позволяют упорные тренировки. Они отделяют ваши физические действия от ужаса окружающей вас реальности. Можете спросить любого солдата на любой войне.

Дороти уже вскочила и стояла у себя на матрасе, голося так, что хоть святых выноси. Она казалась мне ведущим сопрано в опере о жуткой агонии. Возможно, от ее оглушительного ора разрушался сам воздух. Как мне хотелось заменить ее голос своим стареньким радиоприемником и мелодичным перебором клавиш. Я не стала поворачиваться, чтобы ее успокоить. У меня не было на это времени. Я лежала на полу перед ней. Она разрывала свои голосовые связки на кровати у меня за спиной, а я целилась из лука в нашего общего врага. Глаз с той стороны лица, по которой он меня ударил, распух. В него стекала струйка крови. Впрочем, мой второй глаз видел все совершенно отчетливо. Он не распух, в нем не было крови, и он совершенно меня не беспокоил. Я подняла наконечник стрелы к его глазам. И не дав ему ни малейшего шанса отступить или даже остановиться и собраться с мыслями, я выпустила стрелу.

Лети, стрела. Пригвозди его.

Стрела задрожала в воздухе, но, подобно самонаводящейся ракете, стабилизировалась в полете и, не сбавляя скорости, пошла прямо. Вонзившись в чувствительную ложбинку между носом и костью скулы, приблизительно в дюйме под нижним веком, деревянное острие решительно вошло на достаточную глубину, чтобы стрела осталась торчать из его лица. Если бы у меня была возможность потренироваться, я бы смогла пронзить его глаз, а возможно, и мозг.

Тут же раздался звериный рев. Он поднял руку и выдернул стрелу, я сочла его реакцию идиотской. Если тебя ударили ножом, оставь его в ране. Доберись до врача. Лезвие закроет кровотечение. Так когда-то учил меня отец, рассказывая о ране в правом боку, полученной им во время службы в армии. Я прошел десять миль с кухонным ножом преступника в боку. Если бы я его вытащил, мы бы сейчас с тобой тут не разговаривали.