Читаем Метла системы полностью

ДЖЕЙ (приглушенно): Какая разница, как что определять? Вы не чувствуете разницы? Вы можете чувствовать жизнь так, как живете; кто может прочувствовать жизнь нездорово питающейся женщины из истории Рика?

ЛИНОР: Она может! Она!

ДЖЕЙ: Вы сбрендили?

ЛИНОР: Она может, если в истории сказано, что она – может. Верно? В истории сказано, что она, расплющив ребенка, горюет так ужасно, что грохается в кому, так что она как раз может.

ДЖЕЙ: Но это не настоящее.

ЛИНОР: Оно кажется таким же настоящим, каким, как сказано, является.

ДЖЕЙ: Может, это и правда ваша подмышка.

ЛИНОР: Всё, до свидания.

ДЖЕЙ: Подождите.

ЛИНОР: Жмите кнопку, чтоб кресло поехало, доктор Джей.

ДЖЕЙ: Иисусе.

ЛИНОР: Жизнь женщины – это история, и если в истории сказано: «Толстая красивая женщина была убеждена, что ее жизнь настоящая», – так оно и есть. Только она не знает, что ее жизнь – не ее. У этой жизни есть предлог. Что-то доказать, кого-то рассмешить, мало ли. Она даже не продукция – она дедукция. У нее есть предлог.

ДЖЕЙ: Чьи это предлоги? Предлог – типа «для кого-то это предлог»? Она обязана существованием рассказчику, кто бы он ни был?

ЛИНОР: Необязательно даже «для кого-то» – вот в чем штука. Рассказываемая история творит предлоги сама. Бабуля говорит, что любая история автоматически становится своего рода системой, контролирующей всех причастных.

ДЖЕЙ: Это как так?

ЛИНОР: Просто по определению. Каждая история создает, ограничивает и определяет.

ДЖЕЙ: У лажи есть особый аромат, вы замечали?

ЛИНОР: Толстая женщина не по-настоящему настоящая, она настоящая в той мере, в какой ее используют, и если она думает, что настоящая и ее не используют, то лишь по одной причине: система, которая ее дедуцирует и использует, по определению заставляет ее чувствовать себя настоящей, недедуцируемой и неиспользуемой.

ДЖЕЙ: И вы говорите мне, что вот так себя чувствуете?

ЛИНОР: Вы тупой. Это точно гарвардский диплом? Мне нужно идти. Дайте мне уйти, пожалуйста. Мне надо в туалет.

ДЖЕЙ: Приходите завтра.

ЛИНОР: У меня больше нет денег.

ДЖЕЙ: Приходите, как только у вас будут деньги. Я здесь, к вашим услугам. Попросите денег у Рика.

ЛИНОР: Дайте моему креслу ход, пожалуйста.

ДЖЕЙ: Сегодня мы шли семимильными шагами.

ЛИНОР: У вас в ушах.

/б/

26 августа

Сборник о Монро Концеппере: «Пожар»

Монро Концеппер надвинул белую федору на глаза и криво ухмыльнулся окружавшему его хаосу.

Монро Концеппер надвинул федору на глаза и криво ухмыльнулся окружавшему его хаосу. Пламя полыхающего дома подскакивало в ночной воздух и отбрасывало на шершавые свежезабетонированные пригородные улицы длинные, долговязые тени Концеппера, пожарных и зевак. Волнообразные саваны искр вихрились и рдели на весеннем ветерке. Концеппера заметил стоявший на подножке пожарной машины и кричавший приказания своим людям бригадир.

– Так и знал, что ты приедешь, Концеппер, – сказал бригадир, поседевший старый беловласый мужчина с румяным лицом. – Почему так долго?

– Пробки. – Концеппер криво ухмыльнулся бригадиру. – Сдается, бригадир, тут у нас кой-какие неприятности.

/в/
Перейти на страницу:

Все книги серии Великие романы

Короткие интервью с подонками
Короткие интервью с подонками

«Короткие интервью с подонками» – это столь же непредсказуемая, парадоксальная, сложная книга, как и «Бесконечная шутка». Книга, написанная вопреки всем правилам и канонам, раздвигающая границы возможностей художественной литературы. Это сочетание черного юмора, пронзительной исповедальности с абсурдностью, странностью и мрачностью. Отваживаясь заглянуть туда, где гротеск и повседневность сплетаются в единое целое, эти необычные, шокирующие и откровенные тексты погружают читателя в одновременно узнаваемый и совершенно чуждый мир, позволяют посмотреть на окружающую реальность под новым, неожиданным углом и снова подтверждают то, что Дэвид Фостер Уоллес был одним из самых значимых американских писателей своего времени.Содержит нецензурную брань.

Дэвид Фостер Уоллес

Современная русская и зарубежная проза / Прочее / Современная зарубежная литература
Гномон
Гномон

Это мир, в котором следят за каждым. Это мир, в котором демократия достигла абсолютной прозрачности. Каждое действие фиксируется, каждое слово записывается, а Система имеет доступ к мыслям и воспоминаниям своих граждан – всё во имя существования самого безопасного общества в истории.Диана Хантер – диссидент, она живет вне сети в обществе, где сеть – это все. И когда ее задерживают по подозрению в терроризме, Хантер погибает на допросе. Но в этом мире люди не умирают по чужой воле, Система не совершает ошибок, и что-то непонятное есть в отчетах о смерти Хантер. Когда расследовать дело назначают преданного Системе государственного инспектора, та погружается в нейрозаписи допроса, и обнаруживает нечто невероятное – в сознании Дианы Хантер скрываются еще четыре личности: финансист из Афин, спасающийся от мистической акулы, которая пожирает корпорации; любовь Аврелия Августина, которой в разрушающемся античном мире надо совершить чудо; художник, который должен спастись от смерти, пройдя сквозь стены, если только вспомнит, как это делать. А четвертый – это искусственный интеллект из далекого будущего, и его зовут Гномон. Вскоре инспектор понимает, что ставки в этом деле невероятно высоки, что мир вскоре бесповоротно изменится, а сама она столкнулась с одним из самых сложных убийств в истории преступности.

Ник Харкуэй

Фантастика / Научная Фантастика / Социально-психологическая фантастика
Дрожь
Дрожь

Ян Лабендович отказывается помочь немке, бегущей в середине 1940-х из Польши, и она проклинает его. Вскоре у Яна рождается сын: мальчик с белоснежной кожей и столь же белыми волосами. Тем временем жизнь других родителей меняет взрыв гранаты, оставшейся после войны. И вскоре истории двух семей навеки соединяются, когда встречаются девушка, изувеченная в огне, и альбинос, видящий реку мертвых. Так начинается «Дрожь», масштабная сага, охватывающая почти весь XX век, с конца 1930-х годов до середины 2000-х, в которой отразилась вся история Восточной Европы последних десятилетий, а вечные вопросы жизни и смерти переплетаются с жестким реализмом, пронзительным лиризмом, психологическим триллером и мрачной мистикой. Так начинается роман, который стал одним из самых громких открытий польской литературы последних лет.

Якуб Малецкий

Современная русская и зарубежная проза

Похожие книги