Метка Каина

Саймон задумался. А Сандерсон признался:

— Я вообще-то не слишком далеко продвинулся. Не очень хорошая работа. Черт знает что такое… Но я, по крайней мере, успел спасти твой датский язык… вовремя подоспел.

Усталая улыбка полицейского была искренней и теплой. Саймон почувствовал себя немного лучше. Потом он вспомнил выражение лица Томаски. Его растущую ярость. Бешенство. И ему опять стало хуже.

Остаток пути до Скотланд-Ярда Куинн молчал. Он был задумчив и все то время, пока с него снимали официальные показания; оставался неразговорчив и тогда, когда вернулся наконец домой и обнял Сьюзи и Коннора с отчаянной родительской любовью, от которой едва не разорвалось его собственное сердце и не треснули ребра сына.

Подавленное тяжелое чувство не уходило, как слишком засидевшийся гость, как кровавое пятно, которое невозможно было устранить с пола у входа, как бы ни терли его песком и ни полировали. Журналист был подавлен и встревожен. Он наблюдал за полной домохозяйкой напротив, развешивающей на просушку кучу постельного белья. Жирная черная ворона прыгала по саду. К ним в дом явился полисмен, чтобы жить с ними, спать в гостевой спальне. Он слишком громко и в самое неожиданное время включал радио. У него был пистолет. Он читал спортивные журналы.

А Саймон тем временем искал сведения о католических сектах и польских скинхедах. Он пил слишком много кофе и разбирался в последних генетических исследованиях. Он отправил письмо по электронной почте Дэвиду во Францию и получил в ответ два сообщения. Эти письма были невероятно интересны и битком набиты информацией, но от них журналист стал еще острее ощущать опасность и чувство вины.

Саймон чувствовал себя виноватым, поскольку рассказал полицейским о Дэвиде, и все только потому, что Мартинес и его подруга, Эми, похоже, слишком боялись вмешательства стражей порядка. Все и везде были подозрительными, не достойными доверия, везде таилась угроза…

Теперь же Саймон гадал, а может ли он на самом деле доверять Сандерсону. Ведь Томаски выглядел вполне надежным человеком, веселым и порядочным, Саймону он в общем нравился, но этот самый Томаски пытался его убить… Кто мог бы с уверенностью утверждать, что хозяева поляка не находятся где-то рядом? Насколько глубоко, насколько далеко Саймон забрался во все это? И куда все это тянется?

Это все не так-то просто, Куинн, это все не так-то просто…

Пять дней спустя, сидя за своим письменным столом и опять грезя наяву, Саймон услышал телефонный звонок. Ему звонила какая-то растерянная, едва ли не обезумевшая полячка. Это оказалась сестра Томаски. Ее английский был ужасающ, но смысл слов был очевиден: женщина сгорала от стыда за то, что сделал ее брат, она хотела принести извинения Саймону. Она добралась до него с помощью кого-то из полицейских, так она объяснила.

Куинн несколько минут вслушивался в искренние слезливые слова, цветисто выражавшие славянское горе, чувствуя себя очень неловко. Да, конечно, Томаски напал на Саймона, однако в результате брат этой несчастной женщины погиб. И что тут можно было сказать? «Ничего, не беспокойтесь, все не так уж плохо?»

Женщина все бормотала и бормотала.

— Эндрю был хорошим поляком, мистер Куинн! Хорошим человеком, отличным парнем! Правильным… — Ее слова вдруг затихли, перейдя в напряженное молчание. — Он любил smalecи piwo [51]. Он хороший. Обычный. Как все мужчины. А потом то место его изменило, оно его изменило…

— Простите?

— Да! Тот монастырь… тот монастырь, в Туретте, во Франции. — Послышался очередной сдавленный всхлип. — Когда он туда поехал, что-то случилось. Что-то очень плохое, и он стал другим. Przykro mi [52]. Мне очень жаль. Przykro mi…

Снова послышались рыдания, и разговор прервался.

27

—  Bonjour!

Дэвид, выглянувший на крошечный балкончик гостиничного номера, нервно ответил на приветствие учтивого французского джентльмена средних лет, сидевшего с экземпляром «Фигаро» на соседнем балконе. Мартинес с трудом улыбнулся, потом решительно повернул голову в другую сторону. Он не желал разговаривать, он не хотел, чтобы хоть кто-то узнал его. Он хотел оставаться полностью и абсолютно анонимной персоной.

Поэтому Дэвид стал смотреть в другом направлении, в сторону морского горизонта Биаррица. Картина была впечатляющей: огромные золотые пляжи, обрамленные мерцающим кружевом набегающих на берег волн; архитектура, представлявшая собой смесь викторианских городских домов, бетонных казино и розовых оштукатуренных дворцов… Эта странная и нелепая путаница вполне соответствовала душевному состоянию Дэвида.

Они уже несколько дней прятались в этом отеле, пользуясь только телефонами-автоматами и время от времени выбираясь в интернет-кафе, чтобы получить электронную почту. Дэвид получил два сообщения от Саймона Куинна с кое-какими новыми сведениями. Очень полезными.

Но все равно его не оставляло чувство какого-то смещения. Из-за того, что он находился здесь. И его дезориентация подчеркивалась одним ошеломительным новым фактом: они с Эми начали спать вместе.