Метафизика

Таким образом, важнейшая услуга, которую мозг оказывает нашей духовной деятельности, состоит не в каком-то «производстве мысли», как гласит вульгарное выражение. Но он имеет наготове необходимые для этого чувственные вспомогательные средства, потому что сохраняет доставленный органами чувств преходящий материал мышления для будущего употребления и даёт органам телесного движения то направление, которого требует воля. При этом не отлагаются в мозгу ни сами представления, ни оставляемые ими отражения или следы, но там только в необыкновенной степени обнаруживается тот общий закон функционального упражнения, по которому физиологические явления тем легче возобновляются, чем чаще они по внешним или внутренним поводам уже совершались.

К этому сводится всё, что в общем может сказать физиолог об участия мозга в духовной деятельности. Если указанный взгляд отрицает духовную деятельность, вполне независимую от чувственности, то он стоит только в согласии с физиологическим опытом, который точно так же не знает мышления без чувственного содержания. На этом основании ошибочны и те психологические гипотезы, которые хотели бы локализировать понятия или деятельность разума отдельно от чувственных представлений. Психолога же наблюдателя, который сознает чувственный характер материала нашей мыслительной деятельности, едва ли может ещё удивить зависимость этого материала от физических явлений. Он ведь давно знает, что нет представлений, не зависящих от впечатлений, получаемых вашими чувствами. Не понятно ли тогда само собой, что всякое возобновление представления в нашем сознании сопровождается возобновлением чувственного процесса, первоначально произведшего внешнее впечатление в нашем мозгу?

Однако, наша душа не состоит только из этого чувственного содержания наших представлений: наоборот, именно соединения и образования представлений, производимых нашей мыслью, рассматриваются нами преимущественно как душевные действия.

Этими физиологическими рассуждениями ещё, следовательно, не решается задача, преимущественно привлекавшая философов. Даже если бы наши знания о локализации мозговых отправлений были ещё точнее, чем теперь, мы всё-таки стояли бы в сомнении перед старым вопросов: где сидит душа?

Попробуем, поэтому, наконец — не ответить на этот вопрос, а исследовать, с каким правом он может быть поставлен, и поскольку он, следовательно, может ждать ответа.

ІV

Что локализация мозговых функций решает вопрос о месте души в смысле, противоречащем общепринятым взглядам, является ближе всего лежащим заключением. Где ещё можно искать наиболее благоприятный пункт для взаимодействий души и тела, если эти взаимодействия происходят почти повсюду в мозгу? Разве мы при этих условиях не вынуждены рассматривать весь мозг или, по крайней мере, всю корковую поверхность его как место душевных процессов?

Однако, такое заключение было бы слишком поспешным. Конечно, физиологические фантазии Декарта, по которым где-то в мозгу должны сбегаться все нервы, чтобы там воздействовать на душу или оттуда получать воздействия, помимо соединённых с ними физиологических ошибок, безвозвратно устранены заключениями мозговой физиологии. Но уже Лейбниц дал картезианскому воззрению форму, в которой оно стало совершению независимым от наших изменчивых физиологических знаний. Недоступная физическим впечатлениям внешнего мира душа в своих внутренних проявлениях стоит, в силу первоначальной гармонии вселенной, во взаимоотношении со всеми другими существами, прежде всего с теми, которые составляют принадлежащее ей тело. Эта гипотеза с течением времени пережила различные изменения. Прежде всего Христиан Вольф удалил из неё смелую мысль о соединении отдельной души с бесконечной вселенной; первоначальное приспособление представлений и стремлений сознания к состоянию собственного тела казалось ему достаточным во всех отношениях. Позже Гербартт, старался заменить несколько мистическую мысль о предустановленной гармонии формой взаимоотношения, при которой были удалены слишком механические представления Декарта. Он представлял себе душевную монаду подвижной, так что она ежеминутно могла пристать к тому месту центрального органа, где она получит необходимые изменения для образования её представлений. Можно было бы избегнуть и этих с своей стороны едва ли достаточно мотивированных путешествий, как недавно заметил Лотце, если бы просто приписать душе способность внутренне испытывать, в обусловленных её собственной природой формах представления и ощущения, то, что происходит вне её.