Местечковый романс

Но отказ грозил обернуться ссорой с Хенкой, и Шлеймке уступил ей.

В первое время Шмулик воздерживался от обличения местных властей и восхваления нового строя в стране Советов. Он работал молча, сосредоточенно, не втягивал Шлеймке ни в какие дискуссии и вскоре стал отличным брючником, а ведь начинал с того, что утюжил канты, латал дыры, изредка садился за швейную машину и под надзором Шлеймке учился ровно строчить.

Шлеймке удивляли не только портновские способности шурина, но и его начитанность и осведомлённость. Тот раздобыл в Каунасе старый трескучий радиоприёмник «Филипс», сам его починил и слушал по вечерам новости по-литовски, по-русски и по-немецки, толком не владея ни одним из этих языков.

— Надо всё-таки знать не только о том, что происходит у тебя под носом и под окнами, — сказал он как-то своему учителю.

— Зачем?

— Мы же не на Луне живём, не в загоне, как скот, который должен знать, что существует только изгородь да пучок сена.

— Надо, Шмулик, прежде всего знать не то, что происходит за нашими окнами и за изгородью, а что творится в собственной душе и в голове. Там и следует наводить порядок, а не устраивать бунты, — попытался изложить свою точку зрения осторожный Шлеймке.

— Это верно. Но от всего того, что творится в мире, зависит и то, что будет с нами и нашим домом. А что мы с тобой, скажи, пожалуйста, тут, в нашем захудалом курятнике, видим и слышим? Квохчем, поклёвываем по зернышку, высиживаем своих цыплят, радуемся всякой чепухе вроде лишнего лита и больше ни о чём не желаем знать. А если завтра, например, разразится война и начнутся погромы? Ты вот что-нибудь слышал о злодейских планах такого фрукта, как Адольф Гитлер и его дружки? Не слышал, конечно.

— А кто он такой, что я должен слышать о нём и о его планах?

— Он отъявленный подлец и ненавистник евреев! Это во-первых. Во-вторых, сообщники Гитлера грозятся избавить мир от пархатых кровососов и всех нас поголовно выкосить. Как тебе такая перспектива?

— Мало ли на свете сумасшедших…

— Пока, слава Богу, мало, но с каждым днём их становится всё больше.

— Если ты станешь заниматься подсчётом безумцев и негодяев, мы, Шмулик, уж точно ничего путного с тобой не сошьём. Тебе надо шить и меньше слушать этот свой поганый «Филипс». А о сумасшедших пусть заботятся доктора, — спокойно сказал Шлеймке и повторил: — Надо шить. Только бездельник без остановки чешет языком, болтовня никакой пользы никому не приносит, а прямиком ведёт в тюрьму. Ты что, хочешь казённой похлёбки?

Брезгливое отношение зятя к доморощенным бунтарям вроде бедного пекаря, расстрелянного в назидание его единомышленникам-евреям и одураченным последователям, не помешало Шлеймке и Шмулику не только сработаться, но и подружиться.

Шмулик схватывал всё на лету, был беззлобно насмешлив и необидчив. С ним, завзятым спорщиком и хулителем угнетателей-буржуев, таких как усатый напыщенный домовладелец Каплер, Шлеймке было легко и интересно.

Кстати пришлись перегруженным заботами молодожёнам и недюжинные кулинарные способности Шмулика. Хенка до самого полудня была занята в лавке, а после обеда помогала справляться по дому Этель, у которой много времени уходило на чтение романов, ежедневное копание в своей истерзанной разлукой душе и гадание на картах о туманном будущем. Успевала Хенка посидеть и у постели реб Ешуа, вручить ему дневную выручку, передать приветы от покупателей и их пожелания — мол, помним вас, реб Ешуа, и ждём, выздоравливайте.

Шмулику частенько приходилось что-то варить, жарить, печь для Шлеймке и самого себя. Они вместе ели, а после еды вместе мыли посуду, прекращая споры о мировых болячках и недугах и откладывая конец света на завтра.

Когда Шмулик узнал о намерении увядающего чудака и филантропа Кремницера отписать Хенке свою лавку, как только сестра вернулась вечером домой, он устроил ей настоящий допрос.

— Ну?

— Что «ну»?

— Ты, надеюсь, не стала корчить из себя благородную девицу из дома графа Потоцкого или племянницу президента Сметоны и не отказала старику?

— Отказала. А ты хотел, чтобы я согласилась и бросилась ему руки целовать?

— Вы только посмотрите на эту гордячку, — возвёл глаза к потолку Шмулик. — Можно подумать, что у тебя уже есть одна лавка колониальных товаров в Каунасе, на аллее Свободы, а другая — дорогой парфюмерии и женской косметики — в самом центре Парижа!

— Шмулик, — примирительно и грустно сказала Хенка. — Не строй из себя дурачка. Кто зарится на чужое добро, у того своего добра никогда не будет.

— Нет у Кремницеров никакого своего добра! Нет! Леса за Риетавасом не их, и лавки, купленные за вырубленные и сплавленные за границу деревья, тоже не их. Всё это добро принадлежит народу.

— Что же, Шмулик, по-твоему, выходит? И подаренный на свадьбу «Зингер» тоже не мне принадлежит, а этому твоему народу? — встав на защиту Хенки, поинтересовался у поборника равенства и братства Шлеймке.

Брат жены не нашелся, что ответить.