Местечковый романс

– Простите, но я спрашиваю не об этом. Вам, видно, тут у нас в местечке скучно, некуда сходить, не с кем потолковать, вокруг одни простолюдины-ремесленники, если не считать доктора, раввина и аптекаря. Нет, по-моему, у вас тут и достойных подруг…

– Есть подруга. Ты! – воскликнула Этель.

– Ой! – пугливо-восторженно отозвалась Хенка. – Что вы? Да я вам в подруги никак не гожусь.

– Мне лучшей, чем ты, не надо. Что до простолюдинов, с ними куда легче, чем с аристократами. Простой человек меньше врёт, у него меньше корысти и двоедушия, больше искренности и сострадательности. Но главное даже не в этом. Главное для меня в жизни, чтобы всё было хорошо под крышей собственного дома. Если в семье непорядок, то и жить тошно.

В словах хозяйки неглупая Хенка женским чутьем уловила скрытую жалобу на то, что её отношения с Ароном не такие уж безоблачные, как может показаться на первый взгляд. Может быть, поэтому Этель так цепляется за их Йонаву и так печётся о здоровье своего свёкра реб Ешуа. Пока он жив и ходит в свою лавку, её семейному укладу ничего не грозит. Лучше, мол, местечковая скука, чем развод и заграничная свобода от супружеских уз.

Хенка не раз порывалась похвалить Этель за её терпимость и дружелюбие, сказать ей что-то ободряющее, но из скромности не осмеливалась, пыталась найти нужные слова, чтобы не показаться угодницей или льстивой лгуньей. И вдруг эти нужные слова, как непрошеные слёзы, подступили к горлу и пролились:

– Я счастлива, что живу рядом с вами. Не потому, что вы мне платите за Рафаэля такое хорошее жалованье, и не потому, что вы меня, дикарку, научили письму и счёту и даже пытаетесь научить французскому языку… Я счастлива потому, что вы самая… ну самая… и заменить вас в местечке некем.

– Ну это ты, милочка, хватила через край!.. Не надо меня идеализировать и производить в святые.

Хенка уставилась на Этель в недоумении. Такие глаголы были ей не по разумению.

– Ты преувеличиваешь мои достоинства. Я и такая, и сякая. Всякая. Ведь Бог создал человека, не отличающегося совершенством, а со всякими изъянами, чтобы он не слишком гордился, не задирал нос перед другими. И чтобы мы каждый день не забывали выскрёбывать из себя всё грешное и дурное. Свободного времени у меня хоть отбавляй, вот я понемногу всем этим и занимаюсь. Выскрёбываю и выскрёбываю, а выскрести не могу. Впрочем, хватит обо мне! Лучше скажи, долго ли ещё ты будешь стоять на одной ноге, как цапля?

– Хотела бы хоть завтра встать на обе, но надо дождаться из армии жениха. Шлеймке должен на Хануку вернуться. А может, он там уже какую-нибудь светленькую литовочку присмотрел…

– Чепуха! Такую жёнушку, как ты, он нигде не найдёт.

– Тоже мне находка!.. Ничего не умею. Могу быть только нянькой и служанкой.

– И это немало. Правда, у моего свёкра родилась замечательная идея. Если он не спит, как наш Рафаэль, а бодрствует, я его позову. Пусть сам расскажет тебе о своей задумке.

Этель вышла и вскоре вернулась в сопровождении реб Ешуа.

– Как вы себя, реб Ешуа, чувствуете? – спросила Хенка, сбитая с толку тем, что услышала от Этель.

– Доктор Блюменфельд мною доволен, а я сам собой не очень. В Каунасе вдруг спохватился, что не поблагодарил тебя как следует за работу в лавке.

– Поблагодарили, поблагодарили, – затараторила взволнованная Хенка.

– Поблагодарил деньгами, а надо бы благодарить добрыми делами. Добрые дела долговечнее денег.

В отличие от своего удачливого сына Арона, для которого главным мерилом в жизни был счёт в банке, реб Ешуа Кремницер слыл бессребреником, знатоком Торы и ревнителем еврейских обычаев. Он высший смысл жизни видел не в обогащении, не в изнурительной погоне за деньгами, из-за которых в мире происходят все войны и раздоры, а в стремлении к добру.

– Мы, евреи, что греха таить, любим поучать и исправлять других, а не себя. Не по этой ли причине нас, мягко говоря, не очень-то жалуют? – спросил реб Ешуа, верный своей привычке переводить разговор с бытовых мелочей в более возвышенную плоскость.

– Ну уж, ну уж! Зачем преувеличивать? – тихо возразила, кутаясь в шаль, Этель.

– Может быть, и преувеличиваю, – согласился с невесткой реб Ешуа. – Но, по-моему, человеческую породу можно улучшить, если начинать не с соседа, а с самого себя. Добровольно! Не под хлыстом и не под нагайкой. Я лично всегда старался так жить – делать людям добро, не рассчитывая на взаимность.

Этель и Хенка слушали его, не перебивая.

– Так вот. Вернувшись из Еврейской больницы, – продолжал он, – я на досуге подумал, не послать ли тебя, Хенка, на годик в Каунас. Например, на курсы белошвеек. Рафаэль наш подрос, с ним уже вполне может справиться и одна Этель. Если ты согласишься поехать на эти курсы, все расходы за обучение и за проживание я беру на себя, а ты на всю жизнь приобретёшь хорошую профессию.

– Низко кланяюсь, реб Ешуа, за вашу доброту, но я не могу принять это предложение.

– Почему? Ты будешь белошвейкой, а твой муж – портным. Лучший семейный расклад и не придумаешь. Этель охотно станет шить у тебя нижнее белье, а я у твоего мужа – пиджаки и пальто.