Местечковый романс

– А если Шлеймке ещё на этих манёврах? Приедем, а его нет, – упиралась бережливая Роха, которой всегда было жалко на что-нибудь тратить собственные деньги и стыдно расходовать чужие.

– Ладно. Приду за вами на Рыбацкую улицу. Так будет вернее.

Автобус, как всегда, опаздывал. Хенка боялась, что Роха его не дождётся и сбежит.

Когда он подрулил к остановке, будущая невестка помогла своей грузной спутнице подняться в полупустой салон и усадила её в первом ряду возле окна, чтобы Роха могла увидеть то, чего никогда не видела, а именно деревенскую Литву – зелёные поля и холмы, речки и лесочки, придорожные распятия и вросшие, как деревья, в суглинок крестьянские домишки.

Всю дорогу старуха не отрывала взгляд от окна, за которым проплывала незнакомая и непостижимая для неё, невольной домоседки, бедная страна.

– Земля красивая, ничего не скажешь, – тихо, словно делясь с Хенкой каким-то секретом, прошептала Роха. – Только люди такие же, как мы, бедняки.

– Да уж, небогатые, – согласилась Хенка.

– А почему литовцы, если они такие же бедные, как мы, нас не любят? Что им евреи плохого сделали? Обшиваем их, тачаем им сапоги, бреем, стрижём, часы чиним…

Автобус трясся и подпрыгивал на ухабистой дороге. Роху подбрасывало на рытвинах, она горестно вздыхала, ойкала и обеими руками хваталась за Хенку.

Ответа на вопрос Рохи девушка не нашла. Она сама не раз задумывалась, откуда эта извечная взаимная неприязнь.

– Может, оттого, что евреи всюду чужие, а чужого птенца даже голубка заклёвывает. Раз чужой, значит, нехороший… – сказала Хенка. – И вообще от бедности никто не добреет. Видно, так уж на свете заведено и всегда будет так, как было.

Роха насупилась и ни о чём больше Хенку не спрашивала. Мысль о том, что после совместной поездки в Алитус быстроглазая дочь Шимона рассчитывает дождаться согласия на брак с её царем Соломоном, вдруг затмила всё мелькающее за окном. Но не слишком ли рано Хенка радуется?

До Алитуса они доехали молча.

– Вы после этой сумасшедшей тряски ещё живы? – спросила наконец Хенка.

– Как видишь, жива, хотя все косточки растрясла. От станции до казармы далеко?

– Недалеко, но и не близко. Мы пойдём медленно, с остановками. Где-нибудь по пути отдохнём.

Роха никогда ещё не была в таком большом городе, и всё вокруг привлекало её внимание – и трех-четырехэтажные дома, и широкие, выложенные плиткой тротуары, и броские вывески, и нарядные жители.

– Мы не заблудимся? – спросила она Хенку.

– Не заблудимся.

– Я бы не хотела тут жить.

– Почему?

– У нас в Йонаве я знаю каждого – и литовца, и поляка, и еврея, – задумчиво сказала Роха. – Знаю, кто женится и кто разводится, у кого дома кошка и у кого во дворе на цепи злая собака. И меня все знают. А тут? Нет, я ни за что не хотела бы тут жить.

Так, рассуждая о преимуществах родной Йонавы перед чужим Алитусом, они добрались до желанной цели.

Хенка слушала Роху и всматривалась издали в фигуру часового. Ни выправкой, ни ростом он не был похож на того коренастого солдата, который охранял вход на территорию прошлый раз. Путая падежи и коверкая глаголы, Хенка стала объяснять долговязому неприветливому охраннику, что их сюда привело:

– Mes is Jonava[14].

Страж пренебрежительно оглядел их с головы до пят – он без всяких объяснений, только по лицам, не характерным для большинства его сородичей, и по уродливому акценту догадался, к кому эти женщины прибыли.

– Jus pas eilini Saliamona?[15]

Хенка и Роха, как по команде, закивали.

– Аtspejau. Jis cia pas mus vienintelis zydas[16].

Из всей его речи Хенка и Роха поняли только слово «жидас», знакомое обеим чуть ли не с колыбели.

– Tuojau surasime[17], – сказал солдат и скрылся за забором.

Через некоторое время вышел и сам рядовой Салямонас.

– Шлеймке! – закричала Роха, как будто сыну грозила смертельная опасность, и бросилась к нему.

Хенка стояла в сторонке и с удовольствием наблюдала, как та своими жилистыми руками мяла и комкала сына, словно тесто.

– Ей-богу, встреться ты мне на улице, я тебя, сынок, ни за что не узнала бы! Весь какой-то не такой! В военной форме ты и на еврея-то не похож, – не то нахваливала, не то подначивала Шлеймке истосковавшаяся по нему Роха. – А я ещё, дура, ехать не хотела! Спасибо Хенке, что вытащила.

Рядовой Салямонас гладил мать по седой взлохмаченной голове и морщинистому лицу, как будто старался стереть врезавшиеся в него глубокие борозды, благодарил тёплым взглядом Хенку, прижавшую к груди, как младенца, парусиновый чемоданчик.

Догадливый охранник, которому до призыва в армию в родной деревне под Рокишкисом или Купишкисом ни разу не доводилось видеть трёх евреев сразу, таращился на них с изумлением.

– Давайте спустимся к Неману. Мы в прошлый раз так хорошо провели там время, – предложила Хенка. – Что мы стоим, как вкопанные?

– К великому сожалению, я не могу с вами пойти, – сказал Шлеймке. – Я сегодня дневальный.

Роха и Хенка растерянно переглянулись.