Местечко Сегельфосс

Адвокат стоит с минутку и смотрит. Вот подходит вразвалку телеграфист Борсен, – должно быть, он имеет какое-то отношение к постройке, распоряжается, указывает. Адвокат ждет, чтоб телеграфист поклонился, – ничего подобного! Телеграфист просто измеряет метром одну из стен и отдает еще какое-то приказание. Разве пристало превращать адвоката Раша в воздух и ничто? Этот телеграфист всегда был бесстыжим, не кланялся, а пьянствовал, играл на виолончели и обманывал девушек, негодяй!

Ходатай Раш отправляется в Буа, прилавок откидывается перед ним, и он заходит, топая своими тяжелыми ногами, – топает через всю лавку и входит в контору. Эта маленькая каютка Теодора, с конторкой, денежным шкафом и винтовым табуретом; Теодор пишет.

Адвокат излагает дело о двух кронах. Это было маленькое дело, но господин Раш, видимо, считал его не мельче многих других своих дел.

Зачем ему лишаться двух крон из-за Ларса Мануэльсена? Все его состояние построено из таких мелких монет в две кроны.

Услышав, в чем дело, Теодор на мгновение лишается дара речи, лицо его растерянно от изумления. Но так как голова у него толковая, он соображает, что слишком долго противиться тут не приходится.

– Пожалуйста! – говорит он.– Я и позабыл про эти две кроны. Да, я нашел их на набережной.

– Спасибо! – ответил адвокат.– Я сразу сказал, что вы их отдадите, если вам напомнить. Ну, а как вообще дела, Иенсен?

– Ничего, хорошо!

Но и Теодору из Буа тоже не очень интересно швыряться деньгами, он не так воспитан, и еще меньше заложено это в нем от рождения.

– Но только вы не думайте, что эти две кроны – Ларса Мануэльсена, – сказал он.

Адвокат выпутался без убытка и потому ответил только:

– Не понимаю, что вам за охота вспоминать о каких-то грошах? Ведь вы ворочаете такими крупными суммами.

– Я и не вспоминаю, я только говорю.

– Ну, я так и думал. Кстати, что это, – вы строите театр?

Теодор качает головой:

– Уж и не говорите – да, я строю театр!

Но адвокат ничего не понимает и спрашивает, что это значит.

– Да вот, театр, парадный зал, – отвечает Теодор.– Эти артисты пишут мне, как самому известному в местечке человеку, и спрашивают, нельзя ли им приехать и сыграть представление.

Ходатай Раш страшно оскорблен этими словами.

– Разве вы самый известный человек в местечке? – сказал он.– Я этого не знал.

Но, может быть, маленький Теодор из Буа только обмолвился, вероятно он хотел сказать, что он человек, лучше всех знающий местечко; перед образованным человеком он, конечно, должен стушеваться.

Он и стушевался, когда адвокат сказал:

– Не понимаю, как вам могли писать по такого рода делу! Ведь вы же не имеете о нем понятия.

– Я попросил начальника телеграфа Борсена взять на себя наблюдение, – смиренно ответил Теодор.

– Да, это самый настоящий человек! – фыркнул адвокат.– Никогда не слыхал ничего подобного!

– Он из хорошей семьи. Много бывал в театрах.

– Вот как! Я никогда не слыхал о семействе Борсен.

– Это известная и богатая купеческая семья.

– Да, – сказал адвокат, – так пусть она и будет купеческой семьей. Ну, да, впрочем, мне это все равно. А вы заручились «Сегельфосской газетой» для нашего предприятия?

Теодор не понял.

– Артисты обращались в «Сегельфосскую газету» по поводу своих представлений?

– Не знаю.

– Ну, мне это все равно, – сказал адвокат.

Он ушел, но оскорбленный до глубины души. Скажите, пожалуйста, самый известный человек в Сегельфоссе, стало быть, Теодор-лавочник! Святая простота! – говорится по-латыни. И по театральным делам пишут не Рашу и не окружному врачу Муусу, а пишут Теодору-лавочнику?

Между тем досада разобрала и маленького Теодора, он побежал за адвокатом и показал ему письмо актеров, – вот, пожалуйста! И там действительно было написано, что господин Теодор Иенсен – самый известный человек в Сегельфоссе. Он только это передал.

– Может быть, вы хотите взять на себя постройку? – сердито спросил Теодор.

– Я? Чего это ради? Я не желаю брать на себя никакой постройки.

– Я подумал, раз вы так в это вмешиваетесь.

Нет, это было уж чересчур, – не вздумала ли лавочная мышь показать зубы?

– Ну, ты берегись, карапуз? – сказал адвокат.

– Берегитесь сами! – ответил Теодор. И вдруг превратился в сына Пера из Буа, сердитого и твердого, раздраженного потерей двух крон и чужим превосходством.

Господи помилуй, неужели этот Теодор вздумал бороться с Рашем? Адвокат пошел дальше с таким видом, как будто Буа и все его обитатели, и все покупатели, да и весь Сегельфосс – только песчинка в его владениях, – такая была у него поступь. Но как бы тяжело он ни ступал, ноги его не чувствовали под собой твердой почвы. Словно все люди сегодня о нем что-то знали.

А Теодор кричал ему вслед что-то о двух кронах. Так, стало быть, маленький Теодор знает про него только этот пустяк и ничего больше. Адвокат снова почувствовал твердую почву под ногами. Но маленький Теодор знал и еще что-то, – он стоял, маленький, злобный и мстительный, и кричал вдогонку адвокату. Не мог же он кричать про Нильса из Вельта и про сберегательную книжку горничной Флорины, не намекая на что-то?