Месть Владигора

И впрямь происходило что-то невероятное. Борейцы как будто растеряли весь свой прежний воинский пыл. Они, уже овладевшие стеной, теперь отступали. Кто-то еще отбивался, кто-то пытался нападать, но большая часть воинов спускалась вниз, некоторые делали это даже с резвостью, хотя за ними никто не гнался. Спускаясь, воины наталкивались на стремившихся вверх, началась сумятица, давка, и скоро только тела убитых покрывали пологую насыпь холма, а борейцы, отойдя от стены шагов на сто, сгрудились, подобно стаду овец, испуганно жались друг к другу, робко поглядывая то на стену Ладора, то на свой лагерь, откуда, они знали, на них смотрели князья.

— Хормут!! Хормут!! — громко закричал Грунлаф. — Скорее скачи к этим вонючим мерзавцам! Пусть снова идут на приступ! Ведь победа уже была за нами!

Военный советник тотчас вскочил в седло и понесся к игам, еще совсем недавно таким грозным и непобедимым в своем порыве овладеть крепостью. Никто из Вождей не произносил ни слова. Каждый ощутил ужас если не поражения, то большой неудачи, в которой теперь некого было винить. Было видно, как Хормут подскакал к толпе отступивших борейцев, как дважды его поднятый меч блеснул в лучах солнца, но воины не двигались с места.

Покуда Хормут убеждал воинов повторить попытку штурма, возвратились конные вестники, один за другим сообщившие вождям, что и в других местах борейцы спустились со стен, уже было занятых, и стоят в поле, не слушая своих командиров. Впрочем, гонцы сказали, что и сами сотские и десятские не проявляют особого пыла и лишь для вида уговаривают воинов снова идти на приступ.

Вернулся Хормут, тяжело соскочил с коня.

— Вожди! — сняв шлем и склонив голову, заговорил пожилой витязь. — Оказывается, какая-то странная сила вдруг заставила их покинуть стены. Все, как один, сказали, что не могли и руки поднять, чтобы нанести удар. Это произошло внезапно!

Гилун, брызгая слюной, закричал:

— Что они врут?! Какая такая сила?! Просто кто-то один в штаны навалил, вой поднял, назад рванулся, а за ним и все побежали! Хормут, тебе нужно было для острастки зарубить нескольких негодяев, этих поганых трусов, недостойных носить оружие, и они бы вновь пошли на стену!

— Я так и сделал, княже, — мрачно ответил Хормут, вытаскивая из ножен и показывая всем клинок, на котором еще не высохла кровь. — Все бесполезно — они молчат и не хотят слушать меня.

И тут, повернувшись к Гилуну, со свирепостью в голосе заговорил Грунлаф:

— Нет, не колдовская сила и не трусость заставила наших уйти со стен! Да если и нашелся один трус, способный вселить панику в остальных, то почему же это случилось сразу в трех местах? Нет, Гилун, во всем виноват ты один!

— Я виноват?! — Гилун стиснул рукой, облаченной в толстую боевую рукавицу, расписное топорище своей двойной секиры. — Да ты ополоумел, Грунлаф!

— Нет, я еще в здравом уме, Гилун! — схватился за рукоять меча Грунлаф. — Ты в самый разгар боя оскорбил Перуна своей хвастливой, глупой речью. Не тебя ли предупреждал мудрейший Крас не делать этого?

И без того некрасивое лицо Гилуна исказила злобная гримаса. Сверкнуло лезвие секиры, готовое вонзиться в грудь Грунлафа, но Крас проворно схватил Гилуна за руку:

— Опомнись, князь гарудов! Что будет, если воины узнают о том, что ты поднял оружие на своего брата, вождя Грунлафа? Иги бросятся на гарудов, коробчаки на плусков, и мы зальем это поле кровью единоплеменников, а синегорцы будут радоваться, глядя со стены на это ужасное кровопролитие!

Гилун опустил секиру и, уже ощущая себя виноватым, мрачно спросил:

— Но что же делать?

— Что? — переспросил Крас. — А то, что делали и твои предки, Гилун, и предки Грунлафа, Старко и Пересея. Нужно объяснить воинам, что власть Перуна удержала их от того, чтобы сегодня же покончить с Ладором. О твоем оскорблении Повелителя мы им не станем говорить. Зачем? Просто вечером, похоронив убитых, мы принесем Перуну богатую жертву, совершим возлияние, и завтра утром воины вновь устремятся на стены Ладора, ободренные и уверенные в том, что теперь уж Перун им непременно пособит.

— Да, мудрейший, — тихо промолвил Гилун, — ты, вижу, снова оказался прав. Прости меня! И вы, братья-вожди, тоже простите! А если считаете необходимым, рассеките мою грудь вот этим боевым топором, и пусть моя кровь окропит алтарь Перуна, если это нужно для победы.

Грунлаф, Старко и Пересей были тронуты речью Гилуна, и каждый из них в знак прощения поцеловал его в губы.

Крас смотрел на целующих Гилуна князей и с презрением думал:

«Борейцы, я выбрал вас, чтобы вы стали моим народом, ибо всегда вы были жестоки в войнах, более жестоки, чем другие. Но я вижу, что вы еще очень глупы и пребываете во власти древних предрассудков, одним из коих является желание прощать того, кто явно виноват. Не поплатиться бы вам за свое добросердечие, способное не возвысить, а только унизить человека. Человек должен быть горд и независим, как горящее в небе солнце!»