Месть валькирий

Мефодий считал, что в гостиной он один, пока Депресняк негромко не зашипел. Буслаев увидел, что в темноте, в глубоком кресле у окна, сидит Мошкин и смотрит на потолок, где причудливо повисают гроздьями мудреные ледяные наросты.

– Что ты делаешь? – спросил Меф.

В голосе его прозвучала тревога. Мошкин, вдохновенно откинувшийся на спинку кресла, с лицом, закинутым вверх, был похож на могучего алхимика, который беседует с облаком.

– Рисую. Не мешай! отвечал Мошкин. Не отнимая взгляда от ледяных наростов.

– Посмотреть можно? – спросил Меф, уверенный, что получит отказ.

– Да, можно, – неожиданно разрешил Мошкин.

– Все равно, когда я уйду, лед растает... Зажги свечу! Она на столе.

Мефодий шагнул к столу, и свеча вспыхнула под взглядом. Тени заплясали по потолку. Буслаев увидел бесконечную вереницу ледяных королей, идущих в ряд. Их было не менее сорока. Все в полном убранстве, все унылы. У каждого на лице мысль, что всесилие, казавшееся им при жизни таким абсолютным, оказалось пшиком.

И смешон, и жалок этот сменяющийся ряд мимолетных властителей. Сколько хватает дрожащего языка свечи, – всюду идут короли.

– Ну как? Не слишком нелепо, нет? – прозвучал в темноте обеспокоенный голос Евгеши.

– Нет. В этом что-то есть, – сказал Меф задумчиво.

– А ты понял мысль? Что в дурной бесконечности вообще нет смысла, если она не несет чего-то хорошего, выделяющего из ряда? Да?

Меф кивнул, чтобы не отвечать. Картина в самом деле зацепила его. Правда, Евгеша своей неуверенностью мешал впечатлению, которое было бы гораздо сильнее, не торчи рядом его создатель. Невозможно любить картины художника и книги писателя, если знаешь его лично, – со знанием дела рассуждала как-то Зозо Буслаева.

– Ты хорошо рисуешь, – сказал Меф, заметив, что Евгеше мало молчания и нужны слова.

Мошкин смутился.

– Хорошо рисую? Что ты! Я рисую посредственно. Зато хорошо представляю. С водой совсем просто – нужно ярко представить и... сразу заморозить.

– Свежемороженые фантазии. В этом что-то есть, – оценил Меф.

– О! Ты рассуждаешь почти как Даф! – удивился Евгеша. – Только она сказала: Замороженные мечты! Какой кошмар!

Буслаев удивленно покосился на него.

– Даф тоже видела твои картины?

– Ну да. Вечером, случайно. В общем, наверное, неслучайно, потому что я ведь сам ей их показал засомневался Мошкин.

Мефодий решил, что этот риторический вопрос лучше оставить без ответа. Евгеша посмотрел на потолок, зажмурился на миг – и к длинной веренице королей добавился еще один.

– Я так счастлив! Так счастлив! – произнес Мошкин с тоской.

Буслаев заинтересованно посмотрел на него.

– Слушай! А ты всегда такой был? – спросил он.

– Какой такой?

– Ну такой... Ну ты понимаешь, о чем я... – затруднился с точной характеристикой Меф.

Евгеша задумался.

– Не знаю. Надо подумать. Лучше я расскажу случай, который меня перевернул. Когда мне было лет двенадцать, я пошел на день рождения к одному однокласснику. Не знаю, зачем он меня пригласил? Думаю, потому, что там были вообще все. Вначале все ели, а потом стол вдруг отодвинули, включили музыку и все стали танцевать как безумные.

– А ты, конечно, не танцевал? – предположил Меф.

– Нет, почему? Я тоже танцевал! Я так ерзал ногами по паркету, что протер себе новые шерстяные носки! Но внутренне мне было тоскливо. Я никак не мог быть с ними душой и веселился только от стадного чувства. Я ведь трус, да? – спросил Евгеша уныло.

– Да все с тобой нормально! Просто ты... ну... уникум, что ли? – успокоил его Меф.

Слово выскочило случайно, однако Мошкин немедленно за него ухватился.

– Да, пожалуй, так Необычный! Как же я ненавидел эту свою необычность! Я был не такой, как все. Меня отталкивали. И одновременно я ощущал себя гораздо выше всех, с кем общался. Я был император, король, герцог, на худой конец, но они не знали об этом и не понимали меня. Мои мысли их совершенно не интересовали. Они только дрались, вопили, ржали как безумные и кидались цветочными горшками. Они все говорили об одном и том же, и даже самые оригинальные из них черпали свою оригинальность у кого-то другого, – сказал Евгеша с болью.

Меф хмыкнул.

– Чем кидались? Горшками? Это еще терпимо. У нас один кадр в окно стулом запустил! Знаешь, железные такие! Там внизу народ идет, а тут – фигак! Стул летит.

– Не убил никого?

– Да не, не убил... Но парень тот еще был даун... Слов просто вплотную не понимал, – сказал Меф и нежно посмотрел на свой кулак.

Мошкин встал, подошел к Буслаеву совсем близко и, близоруко разглядывая в сумраке его лицо, тихо спросил:

– Слушай... а ведь ты тоже... ну... не совсем обычный... Тебя не доставали, нет?

Меф пожал плечами.

– Я как-то особенно не задумывался. Если меня кто-то конкретно доставал – я бил ему в глаз. Ну или куда кулак прилетит. Двух-трех раз вполне хватило, чтобы отвоевать себе нишу спокойного существования. Мошкин завистливо вздохнул. В нем бурлили скверные воспоминания.

– Это только дауны-сказочники думают, что детство – идеальное время. Сюсю-муму в сиропе! Не рви листочек! Листочек – это пальчик дерева! – передразнил он.