Месть в конверте

Но постепенно Георгию становилось все труднее и труднее выкраивать время для постоянного сопровождения жены в ее непрестанных интеллектуально-творческих выходах. Уже не помогали ни периодически практикуемые им явления на службу ни свет ни заря, ни, напротив, засиживания допоздна дома после очередного выставочного раута; объем работы нарастал неудержимой лавиной, и разгребание ее практически не оставляло свободного времени. Все чаще Елена Станиславовна была предоставлена сама себе, что, впрочем, ее ничуть не смущало и не беспокоило. Беспокойство же, скорее, испытывал Георгий Федорович. Зная решительный, независимый и самостоятельный характер своей супруги, зная круг ее общения, который, прямо скажем, далеко не во всех своих проявлениях был ему симпатичен, он вполне даже мог допустить, что когда-нибудь его жена способна выкинуть «нечто эдакое». Нет, чувство, обуревающее Георгия Федоровича, не было примитивной и прямолинейной ревностью, тем более что никакими конкретными фактами он не располагал. Так, некие смутные ощущения на уровне ничем не подкрепленной интуиции. Нарастающее разочарование Георгия Федоровича, скорее всего, вызывала вся система взаимоотношений, сложившаяся в их семейном союзе.

Выросший в достаточно простой, немного разгильдяйской, но необыкновенно сплоченной и дружной семье, Георгий свято верил в патриархальную незыблемость семейных устоев, в непритворную и горячую заинтересованность каждого из ее членов в делах и проблемах своих ближайших «единокровных». Установившийся же у них с Еленой дух рациональных, почти на уровне дипломатических протоколов, семейных контактов, где каждый был предоставлен сам себе и лишь минимально включался в жизнь и дела другого, — состояние, вполне устраивающее его половину, — был Георгию глубоко чужд и несимпатичен. Хотелось ну если не нежности, то хотя бы тепла, отзывчивости, взаимопонимания. Их не было. И опять же из воспитания в духе прошлых патриархальных традиций: Георгий был искренне убежден, что формальную семью может сделать семьей истинной лишь совместное «произведение» — ребенок. Разговор об этом он завел буквально в первые же дни после женитьбы и… получил по полной программе: «Жорочка, милый, ты в своем уме? Нам сейчас ребенка?! А моя учеба? А диссертация? А первые шаги в карьере? Ты что, хочешь превратить меня в тупую домохозяйку? Ребенок сейчас — это же крест на всей моей будущей жизни! Конечно, вам, мужикам, куда как просто рассуждать: пять минут поутютюкался, десять минут поумилялся — и вперед, к своим делам! А ты крутись как хочешь! Нет, дорогой. Пока не защищусь — ни о каких наследниках даже не мечтай! Впрочем, и наследовать-то сегодня особенно нечего. Вот об этом лучше заботься. А с ребенком — время еще терпит».

Время терпело достаточно долго. Успешно прошла защита, лаборантка Леночка довольно быстро и уверенно преодолела весьма извилистый и тернистый путь к должности старшего научного сотрудника Елены Станиславовны, в перспективе рисовались реальные возможности серьезно задуматься о будущей докторской… Но столь желанное для Георгия количественное и качественное изменение их семейного состояния оставалось в прежнем положении, причем установленный Еленой много лет назад статус-кво в обсуждении этого вопроса как бы и не предполагал с его стороны дополнительных намеков и углубления в тему.

То, что до появления на горизонте Георгия она успела приобрести немалый жизненный опыт, Елена никогда не скрывала. О имевшем место замужестве с «ловцом прописки и квартиры, подонке Ленечке» — притче во языцех Леночкиного папы, Станислава Юрьевича, — Георгию было сообщено еще до женитьбы. «Уж извини, каких только глупостей не наделаешь по молодости. Но… Я все тебе рассказала и… больше никогда не хотела бы возвращаться к этой теме».

Рассказала Леночка, разумеется, лишь то, что сочла нужным, изложив в то же время кое-какие детали своей биографии весьма приблизительно. Ну в самом деле, кто же будет мужикам, особенно потенциальным кандидатам в мужья, выкладывать всю свою, так сказать, девичью подноготную?

И первое замужество было не совсем замужеством, ибо за пару дней до регистрации законного брака папа застукал «мерзавца Ленечку» на своей секретарше — «своей» в самом широком смысле слова — и… целомудренно возмутился: «Как кобель кобеля — охотно готов тебя понять, как отец невесты — извини! Чтоб духу твоего больше не было ни у меня в доме, ни в институте! Серьезный и уважительный повод к твоему увольнению кадровики уж как-нибудь найдут. На „волчьем билете“ настаивать не буду, не беспокойся и помни мою доброту». И покатил Ленечка назад в свой Зачуханск или в нечто столь же цивилизованное и «столичное».