Месть самураев

Цвет моего кусанаги подобен голубому небу.
Пусть враг увидит его только в последний момент жизни.
Цвет моего годзуки черен, как земля, в нем капля яда морского каппы.
Пусть враг вкусит его перед смертью, как вкушают соль земли.

Ножны мои – сая – из черного дерева.
Сиэ – душа меча – из рисовой соломы.
Сам же меч – из голубой крепчайшей стали.
Но все они чисты, как самурай перед клятвой верности.

Мой герб – монцуки – выткан:
На груди – справа, и там – где сердце,
На обоих рукавах, как на крыльях аиста.
И на спине, как иероглиф 'владыка' меж лопаток тигра.
Я выйду на поединок, подоткнув полы кимоно.

Теперь горбатый мостик, деревья вокруг и вода не казались ему безнадежно унылыми, а жизнь – тоскливой и законченной. Теперь у него появилась цель: убить регента Ходзё Дога, вернуться живым и здоровым к Юке и построить дом, вокруг которого вырастут хризантемы.

Когда он, веселый и беспечный, пришел домой, и Афра, напившись воды, улегся в углу гостиной комнаты, Язаки сказал странную вещь, которой Натабура не придал никакого значения, посчитав очередным бахвальством:

– А я стал пророком!

– Да? – удивился Натабура, позевывая. – Каким? У нас пожрать есть? Кими мо, ками дзо!

Язаки терпеливо, как Боги, улыбнулся:

– Прежде всего – истинным.

– Поздравляю! – сказал Натабура, набивая рот лепешкой, жареным рисом и овощами. – Что ты будешь пророчить?

– Ну как тебе сказать… – начал Язаки. Глаза его загорелись странным светом. Так они светятся у безумца в момент сатори. Он никак не ожидал, что Натабура безоговорочно поверит ему. – Тебе, например, глубокий и здоровый сон.

– Это правильно, – еще глубже зевнул Натабура. – А больше ничего?

Нет, пожалуй, он не безумец, решил Натабура, блаженный – да, но не безумец.

– Еще, что ты найдешь Юку.

– А… – нашел, чем удивить, подумал он, – ну это я и так знаю.

– Еще… – Язаки словно запнулся, – еще, что ты убьешь регента… – произнес он обескуражено.

– Это точно, – легко согласился Натабура. – Но болтать об этом никому не следует.

– Не надо так не надо, – тоже легко согласился Язаки и тоже зевнул, хотя в этот вечер ему от возбуждения совсем не хотелось спать. Еще бы – стать пророком! Кому еще улыбнется такое счастье? Не поверил, вздохнул Язаки, укладываясь в постель и задувая свечу. Ничего, завтра сам все увидит. О мешке золотых рё, который стоял в углу, Язаки как-то даже и забыл, словно вовсе за него не бился и не старался всеми силами вернуть назад. К деньгам он охладел. Душа его просила высокого полета.

Между тем, Язаки не обманул Натабуру. Все, что он ему сообщил, было истинной правдой – правдой, которая коренным образом изменила его жизнь. Он вообще перестал врать.

Впрочем, новый день не предвещал ничего необычного. Когда Натабура и Афра отправились на встречу с капитаном Го-Данго, Язаки как всегда предался чревоугодию. Он уже приканчивал третью чашку овощного весеннего супа, когда во входную дверь кто-то поскребся.

Нищий, что ли? – решил Язаки и спросил, отдуваясь, как буйвол на пастбище:

– Кто там?

На всякий случай он прихватил свой любимый китайский меч и вообразил себя непобедимым самураем. Действительно, силы в нем было немерено, и он никого не боялся.

– Не откажите страждущему, – раздался мужской голос.

– Страждущему? – удивился Язаки и почему-то открыл дверь – словно его кто-то принудил его к этому.

Перед ним стоял странный человек, который не был похож на японца. Абсолютно лысый, правда, с венцом седых волос на затылке, с выпуклым, морщинистым лбом, с тяжелым взглядом энго, в какой-то грязной хламиде и с клюкой в руках. Больше всего он почему-то напоминал круглоглазых дикарей, которых Язаки видел в Лхасе. Акинобу и Натабура называли их европейцами. Там они на положении рабов занимались самым тяжелым трудом: рубили камень и строили дороги.

– Слушай, кто ты такой? – поморщившись, спросил Язаки, испытывая вполне понятное чувство брезгливости.

Ему претила сама мысль общения с нечистым. Незнакомец ему не понравился. Страшилище, да и только, подумал он. А рожа… рожа! Такой приснится – до утра не уснешь!

– Ты один?

Незнакомец принес с собой тонкий, едва осязаемый запах серы и еще чего-то непонятного. Язаки даже невольно вспомнил, что так пах только демон смерти – Кадзан.

– А тебе какое дело? – грубо спросил он. – Вали отсюда! – и выставил перед собой тяжелый китайский меч.