Месть по закону

Мурена послушно протиснулся внутрь, кряхтя, словно доживая муфасаилов век. При росте в сто девяносто сантиметров он имел вес сто пять килограммов и в недавнем прошлом был неплохим тайским боксером. За два года «службы» у Тимура он подернулся жирком, но навыки вышибать коленями непослушные мозги сохранил даже в такой неспортивной форме.

— Че за базар, Пастор? — поинтересовался он, сгибая голову под крышей «марковника».

— Это кто тебя, бродягу, научил с воров спрашивать? — медленно развернулся к нему Пастор. — Тимур? И для тебя он единственный на территории всея Руси вор? Шконаря здесь нет, чтобы тебя под него загнать… Но у параши ты сегодня однозначно побываешь.

Когда Мурена услышал, как в машине сработал центральный замок и все двери стали на предохранитель, у него похолодели ноги. Едва он шевельнулся, в его левый бок уперся ствол пистолета. Сидящий слева Соха посоветовал:

— Не трекайся.

Мурена молча сидел и наблюдал в окно, как мелькают улицы и машина неумолимо приближается к выезду из города. Он понял, что совершил ошибку, сев на заднее сиденье автомобиля Пастора. Вопрос он задал вовсе не из дерзости, а из желания подчеркнуть свое доброе расположение. Он ни разу не бывал в зоне, ни разу не лежал на тюремных нарах, поэтому о блатной жизни знал лишь из нравоучений Тимура, который не всегда придерживался «закона». Тимур лепил из подчиненных нужных ему людей, а не будущих последователей воровской жизни. В отличие от Пастора каждого из них Тимур мог растоптать тогда, когда ему будет выгодно это сделать. Поэтому и холодел сейчас душой Мурена, глядя, как машина заезжает в лесополосу. Он совершенно не знал, как нужно вести себя в таких ситуациях, и поэтому ему было страшно. Он сидел и икал, чувствуя, как все свободное пространство горла занял комок, похожий на шерстяной клубок. Он не владел ситуацией, сложившейся с общаком, лишь знал о задаче, которую ему предстояло выполнить, — обыскать квартиру судьи на предмет наличия крупной суммы денег.

— Выведи этого чухана на свет божий, Соха, — приказал Пастор, выходя из машины. Расправив на солнце плечи, добавил: — Вон к той яме его, «быка»…

Мурена, увидев полуобвалившийся погреб, почувствовал, как ноги стали ватными. Опустив, как примат, длинные руки, он на полусогнутых ногах добрел до ямы и умоляюще посмотрел на Пастора. После первого вопроса задавать второй было страшно и, как казалось Мурене, бесперспективно. Все равно произойдет то, что должно произойти. Мурене сейчас хотелось только одного — жить. Догадка о том, что он сделал что-то, что шло вразрез с планами вора, пришла сразу. Сейчас оставалось лишь вымолить прощение любой ценой. Мурена был готов рассказать все, что угодно. Позади него зияла темнотой и пахла гнилью и нечистотами яма, перед ним человек, которого боялись и уважали все городские криминальные деятели. А он между тем и другим, весь в «косяках» и… без «понятий».

— Не нравишься ты мне, бродяга, — буркнул Пастор, взгромоздившись на капот «марковника» вместе с ногами. — Авторитетных людей не чтишь, не ведаешь, что творишь. Видно, отжил ты на этом свете…

— Пастор, гадом буду, если против твоей воли специально чего делал!.. — взмолился Мурена. — Сделаю все, что хочешь!

— Что же ты хозяина так быстро продал? — Пастор оскалился, от чего ситуация для Мурены стала выглядеть еще более ужасно. — Сука ты, а не товарищ. За хозяина подыхать нужно, в рожу врагу плевать, кровью захлебываться, а быть верным до конца. А ты что творишь? Сопли развесил. В соплях ли твоих дело, фраер? Если я тебя решу кончить, то твои слюни здесь не помогут. Зачем же брюхом землю шлифовать?

Мурена замолчал, но его левая нога дрожала в колене. Он как мог старался совладать с этой собачьей дрожью, но ничего не мог поделать. От унижения и обиды за свою немощь Мурена залился краской и опустил глаза.

— Пастор, он сейчас боты закусит или обоссытся… — тихо заметил Соха, стараясь не спугнуть царящую атмосферу.

— А ничего страшного. Пусть ссытся, — разрешил Пастор. — Он же не боялся хату судьи подламывать. Ему тогда мочиться нужно было. А он настолько туп, что даже бровью не повел, когда судейское барахло перетряхивал, а сейчас — трясется, как паралитик. Фраерок, ты слышишь? — Пастор повысил голос. — Я к тебе обращаюсь! При слове «фраерок» ты, сука, должен уже «хвостом» пыль поднимать. Потренируемся. Ну-ка, встать на четыре кости…

Мурена, в надежде, что ослышался, посмотрел на вора.

— На колени, сука!..

Подчиненный Тимура рухнул на четвереньки как подкошенный.

— Вот так и стой, пока я с тобой разговаривать буду. — При этих словах Соха вспомнил зону в Горном, словно и не освобождался… — Так, я продолжаю. Бояться меня тебе нужно меньше, чем судью, у которого ты сегодня шухарил. Я тебя просто грохну — и все. Это быстро и не больно. А вот судья тебя, паря, в зону определит. А с твоими понятиями по нынешней жизни тебе останется только место у параши на тюрьме да пидорской барак на зоне. И «харить» тебя будут все, кому не западло. А это пострашнее смерти.