Месть на возмездной основе

Прижав приклад к плечу, я тремя выстрелами пригвоздил к таре ближайшего недруга. Ударившись спиной об ящик, отброшенный очередью, фриц выронил ППШ, пускающий струйки пара от капель дождя, отчаянно пытавшихся остудить раскаленный ствол, и удивленно уставился на три отверстия в своей груди.

Еще одного я укокошил, высверлив во лбу новый глаз. Видимо, пуле оказалось слишком тесно в башке, переполненной погаными мыслями, и она вышла через затылок, прихватив на память половину черепа.

Третий замялся, сражаясь с заклинившим затвором Шмайсера. Я просто ощутил своим долгом прекратить бесплодные попытки диверсанта вернуть оружию боеспособность и освободить советскую землю от очередного Ганса, забив его рот свинцовым монпасье.

Четвертый, падла, плотно засел за крестовым кнехтом, вне моей или подполковника досягаемости, поливая оттуда, как из садового шланга, беспечно бросая в воды водохранилища пустые гильзы. Свинцовые маслята скользили по чугунной тумбе, но толстый металл оказался им не по зубам. Если подумать — у пуль и зубов-то нет. Хотя их отсутствие не мешает больно кусать.

Я, спрятавшись за коробкой, щедро, не скупясь посыпал металлом укрытие подонка, но безрезультатно. Советский чугун достойно сопротивлялся немецким патронам. Патронам? Патронам!

«Faustpatrone» — именно эта надпись темнела на боковине ящика, намекая на решение проблемы. Доломав руками вспаханную пулями древесину, я еще раз убедился в том, что германцы — народ щепетильный. Что на коробке написали, то туда и положили. А могли бы наших, советских яблок натырить. Антоновки. У них, в Берлине, поди таких отродясь не было.

Я извлек тубус гранатомета с кулаком гранаты на конце, выдернул предохранительную чеку и поднял прицельную планку. Сырость вместе с холодом прилипала к телу с одеждой, заставляя руки дрожать, а прицел — гулять по мишени. Найдя в визире два сросшихся креста кнехта, я утопил клавишу. Граната с шипением, подобно рассерженной змее, выскочила из трубы и устремилась к укрытию врага.

Успел ли шпион понять, что его злодеяниям настал конец? В ночи вспыхнуло солнце, громыхнув громче грома, обдав жаром, жарче семидесятиградусного абсента, опалив серый бок безвинного самолета, иссушая растекшиеся лужи. Когда рассеялся дым я не смог разглядеть даже следа кнехта или диверсанта. Лишь горящий, будто фитиль, швартовый конец, устало сползающий в воду.

— Когда окажешься в аду — скажи, что тебя послал Котов, — запоздало произнес я напутственное слово.

Кажется, это был последний. Среди многих тел не было лишь двух. Одного — того, что я жаждал увидеть больше всего — тела Ковалева. И второго — того, что я боялся увидеть больше всего — тела Даши.

— Чем это ты его? — поинтересовался неслышно подкравшийся подполковник.

Я, подпрыгнув от неожиданности, едва не нашпиговал МГБшника свинцом от пяток до самой макушки. Он стоял, неестественно согнувшись, зажимая локтем темное пятно на плащ-палатке.

— Праведным гневом, дружище, — усмехнулся я. — Праведным гневом.

— А где Курцхаар?

— Сам бы хотел знать…

Я еще раз осмотрел поле эпической битвы добра и зла, как вдруг приметил белеющую босоножку поодаль. На полпути к штабелям грузовых контейнеров. Видимо, туда бывший псевдоколлега и утащил заложницу. Вручив москвичу разряженный Маузер, я выудил из лужи одолженный Стечкин, протер ладонью золотую гвоздику от грязи. А руку, по привычке — о штанину, только больше замарав ладонь. Я на славу покувыркался в липкой слякоти, уделавшись, как свинья, с тем различием, что свинье это доставило бы несказанное удовольствие.

— Выпить есть? — спросил я безымянного товарища.

— Кончилось, — с сожалением вздохнул он.

— Жадина, — ответил я.

Толкнув затвор двумя пальцами, я проверил наличие патрона в патроннике. Можно пускаться по следу.

— Стой! — воскликнул контрразведчик. — Куда? Я с тобой!

Я лишь криво усмехнулся в ответ. По пятну, с аппетитом поглощающего ткань плаща, по бледной физиономии москвича, по дрожащим от кровопотери ногам, было видно, что он уже отвоевался.

— Сам справлюсь, — процедил я сквозь зубы. — Не дурак.

Сейчас я не был охотником — охотник убивает ради трофея. И не был хищником — хищник убивает ради еды. Я превратился просто в убийцу с жаждой убийства ради убийства.

Принюхиваясь и прислушиваясь, как собака, я осторожно двигался по лабиринту контейнеров в поисках жертвы. Смешно. Котов идет по следу, как собака. Единственное, что роднило меня с котом — мягкие, пластичные шаги в обход луж, дабы не выдать себя случайным всплеском.

Вот мазок крови на контейнере от простреленного уха Курцхаара. Вот вторая Дашина туфля. Я чуял, что подбираюсь все ближе и ближе, крадясь по бесконечному лабиринту к логову Минотавра.

За очередным поворотом я увидел ее. Даша. Одна. Девушка сидела, прислонившись спиной к контейнеру, обняв себя руками. Живая? Живая! Ее била крупная дрожь. Присев рядом, я осторожно прикоснулся к руке секретарши и сразу получил четыре царапины на щеке от ее ногтей. Помощница размахивала когтями подобно мельнице, напавшей на Дон Кихота.

— Даша! — крикнул я. — Даша! Успокойся! Это я!