Месть княгини Софьи

В комнате снова наступил покой. За окном между тем становилось все светлее, и через двойной слой слюды стал просматриваться неровный контур крепостной стены, немногим более светлое пятно озера за ним и почти белое небо.

Снаружи послышалось пыхтение, нарочито громкий звук шагов, шорохи и голоса. Наконец створка приоткрылась и хорошо знакомый голос поинтересовался:

– Ты уже проснулся, отец? Боярин Олай сказывал, поутру ты желал увидеть нас всех у себя.

– Заходите, дети мои, – разрешил князь Юрий Дмитриевич. – Василий, налей мне квасу. Дмитрий, подай яблоко. Как-то у меня во рту пересохло.

Княжичи поспешно прошли в горницу. На этот раз они были одеты по-домашнему: в скромных тафьях на головах, в наброшенных поверх полотняных рубах длинных, до колен, ферязях без рукавов, в полотняных же темных штанах и в войлочных тапках вместо сапог. Старший Юрьевич поспешил к столу, наполнил из кувшина серебряный кубок. Младший, схватив блюдо, поднес его к креслу.

Юрий Дмитриевич съел несколько долек яблока, макая каждую в миску с медом, запил квасом, закашлялся и с неожиданной хрипотцой спросил:

– Вы все, я вижу, без мечей…

– Зачем они в доме, отец? – удивился средний Дмитрий.

– Принеси мой, сынок, – попросил князь. – Висит в опочивальне, возле изголовья.

– Да, батюшка… – Юноша прошел в соседнюю комнату и вскоре вернулся с тяжелой перевязью, к которой крепилась сабля с наборной рукоятью из кости и янтаря, спрятанная в богатые ножны, украшенные золотыми накладками с самоцветами и эмалью.

Оружие, более пригодное для пиров и приемов, нежели для походов. Но все-таки оружие.

– Хорошо… – Принял у сына клинок Юрий Дмитриевич. Снова закашлялся и опять же с хрипотцой произнес: – Я хочу, дети мои, чтобы вы поклялись мне огнем Ярилы солнечного, Триглавы-праматери и именем господа нашего Иисуса Христа на отцовском мече, что не станете искать гибели государя нашего Василия Васильевича, племянника моего и вашего двоюродного брата, что станете ему верными слугами, честными воинами, любящими родственниками…

– О чем ты говоришь, отец?! – не выдержав, перебил князя Василий. – Он же сам ищет с нами ссоры! Это Москва оскорбляла нас, Москва дважды ходила против нас ратными походами! Нам надобно не милости у Василия искать, а дружиной своею на него идти! За оскорбления наказать, стол себе вернуть, справедливость установить! И мы вовсе не понимаем, батюшка, почто летом минувшим ты Москву ему по милости своей возвернул и снова князем Великим сделал?! Никак не понимаем! Скажите, братья?!

Старший княжич обернулся за поддержкой к обоим Дмитриям, и те согласно кивнули:

– Мы и вправду не понимаем сего, отец. Ведь по обычаям исконным это тебе, старшему в роду средь всех семей княжеских, русский трон принадлежит, и это ты великой державой нашей должен править! Почто ты достоинство свое раз за разом недорослю московскому уступаешь?

Юрий Дмитриевич допил квас, вернул кубок сыну. Шумно втянул воздух в легкие, тяжело выдохнул. Покачал головой.

– Долго думал я, дети мои, как вам сие рассказать. Всю ночь мучился, но так ничего и не придумал. Вестимо, придется признаться, как есть. Во всем до конца… – Могучий властитель Галича откинулся на спинку кресла. – Простите меня, дети мои, ибо я грешен. Простите меня, ибо государь Василий есть ваш родной старший брат.

Кубок выпал из рук Дмитрия и с грохотом покатился по полу.

– Мне нет прощения, дети мои, – заметно тише продолжил Юрий Дмитриевич. – Я был слишком юн и жаден, а великая слава помутила мой рассудок. Я и Софья… Мы… Это было бесчестье, блуд, похоть, но мы принимали ее за великую любовь и за горячую страсть. Мыслю, совесть все же не умерла в моей душе, и потому я честно служил своему брату, стремясь искупить свой грех. Но разве подобную подлость посильно возместить простой службой? Василий верил мне, мой брат полагался на меня всегда и во всем. А я его предавал! Предавал всю свою жизнь. Простите меня, дети…

– Ты блудил с великой княгиней Софьей, отец? – выдохнул старший Дмитрий.