Месть и прощение

Как легко было любить ее!

На протяжении многих лет Вильям описывал Мандине, что он – Джеймс – делал сегодня, про вечера с отцом, выходные с друзьями; он рассказывал о книгах, которые читал, и фильмах, которые смотрел, а главное – расспрашивал о том, что делается в Савойе: как поживает дедушка Зиан, что поделывает рыжая собака, взятая после смерти Густа, понравилось ли козам в новом хлеву? В конце он подбирал самые ласковые словечки, зная, что Мандина будет читать и перечитывать их с особым восторгом.

Чтобы придать правдоподобие своей затее, он перехватывал послания Мандины сыну, пробегал их и снова запечатывал, прежде чем отдать адресату; он заставлял Джеймса писать матери раз в месяц, чтобы тот не удивлялся, если она с теплотой упомянет о его письмах.

Обман прекрасно срабатывал. Джеймс, заделавшись парижанином, все реже и реже навещал мать и деда, но письма заменяли его присутствие. Что до Вильяма, он наслаждался теми ночами, когда писал свои фальшивки: он лелеял иллюзию, что исправляет жестокость мира, пытается заслужить прощение за то, что отнял сына, и покрывает Джеймса-отступника, а под его маской он мог позволить себе выразить истинную нежность к Мандине.

Джеймс, получив степень бакалавра, пошел по отцовским стопам и поступил в высшую школу – в его венах текла кровь Гольденов. Вильяму приходилось неотступно требовать, чтобы сын хоть один-два раза в год бывал в Савойе. Он настаивал тем упорнее, что был уверен: сыну с его мертвенным цветом лица парижанина, студенту и гуляке, пойдет только на пользу подышать чистым воздухом. Увы, терпения Джеймса хватало максимум на четыре дня, после чего он спешно возвращался, по-прежнему бледный, в отцовский особняк.

На двадцатипятилетие Джеймса, во время празднования, которое превратило дом в переливающийся всеми цветами бар-дансинг, произошло нечто странное. В момент, когда прием был в самом разгаре, Джеймс потерял сознание. Подумали, что это алкогольная кома, потому что выпил он немало, но обследование в отделении скорой помощи выявило проблему с почками, и его решили госпитализировать.

В первые часы Вильям отказывался верить диагнозу медиков. Помилуйте, если парень перепил на собственном дне рождения, это еще не повод утверждать, что у него больные почки! Такое случается каждый день! Бредите вы, что ли? Выпустите отсюда моего сына.

Профессор Мартель объяснил Вильяму, неспешно, методично и грустно, что вечеринка послужила не причиной, а катализатором. Уже многие годы Джеймс страдал некрозом почек. Сейчас болезнь начала резко прогрессировать.

– Его цвет лица вас не настораживал?

– Настораживал, но он столько работал…

– Его иногда рвало?

– Да, но он бывал в ночных клубах, и я…

Вильям опустил голову, побежденный: он понял.

– Какое лечение ему прописано?

– Лечения не существует.

– Что?

– Единственным выходом является трансплантация. Если ему пересадят почки, он может выжить.

– Так сделайте ее!

– Вопрос крайне сложный. И не только потому, что доноров почек очень мало; ведь нам их требуется две, и чтобы обе были совместимы с его организмом. Однако не будем терять надежду. Я немедленно свяжусь с центом трансплантации.

За несколько дней, как если бы известие о болезни прозвучало для него приговором, Джеймс чудовищно сдал. Когда Вильям приходил навестить его – утром, в полдень и вечером, – он видел своего мальчика ослабевшим, исхудавшим, с землистым лицом, желтыми глазами и дрожащими губами. Он очень встревожился, перетряс свои связи, обзвонил весь Париж, чтобы ускорить операцию. Увы, донора со здоровыми почками не было. После четырех недель ложных надежд ситуация вышла из-под контроля: Джеймс мог умереть.

В ту ночь Вильям уединился у себя в кабинете. Ему предстояло сообщить правду матери Джеймса и деду. Как это сделать?

Он решил написать два письма. Одно, от него самого, папаше Зиану. Другое, от Джеймса, Мандине.

Закончив первое, он задрожал, приступив к посланию Мандине: