Мессия очищает диск

В эту минуту он совершенно забыл, что и сам явился сюда отнюдь не из соображений благочестия или желания отринуть суету мирских иллюзий; нет, если что и влекло Золотого Угря в хэнаньский Шаолинь, так это слава колыбели воинских искусств, чьи питомцы гремели от Восточной вершины Бошань и до Западного Рая Владычицы Сиванму!

Змеёныш Цай испуганно дёрнул Золотого Угря за рукав блузы, указывая на приближающихся стражей, но это ничуть не смутило разъярённого кандидата.

Дождавшись, пока медлительные стражи дойдут до него, Золотой Угорь демонстративно принял малоизвестную на Юге позицию «маленького чёрного тигра» и с резким выдохом нанёс сокрушительный удар кулаком в живот ближнему стражнику.

— Ты чего? — удивлённо спросил монах, глядя, как Золотой Угорь скачет на месте, с воем хватаясь за едва не вывихнутое запястье. — Умом тронулся?

— А-а, знаю! — Второй стражник хлопнул себя по бритой макушке. — Это он тебе, преподобный Цзяо, их северянские ухватки показывает! Как же, помню… «худой облезлый тигр»… нет, не худой — маленький! Маленький и чёрный! Точно! Маленький чёрный тигр!

— Тигр? — Изумлению первого монаха не было предела. — Маленький и чёрный?! Разве такие бывают?!

— У них бывают. Хорёк — слыхал о таком? Маленький и чёрный, а злющий — куда там тигру!

Первый монах недоверчиво покачал головой, после ухватил Золотого Угря за шиворот и потащил к лестнице, начинавшейся в десяти шагах от ворот.

Не слишком высокая лестница, ступеней пятьдесят, не больше.

Золотой Угорь точно знал, что не больше.

Когда бьёшься головой о каждую, трудно ошибиться в счёте.

Остальные кандидаты следили за происходящим в полной тишине, если не считать бурчания семи животов: за пропитанием несчастных в течение недели ожидания никто не следил, и приходилось довольствоваться принесённым с собой, если кто позаботился о харчах заранее, или собирать ягоды и коренья в окрестностях.

Неделя впроголодь — это тебе не павлин начихал…

Вернувшись, монахи-стражники оставили створки ворот открытыми и исчезли за стеной.

— Заглянуть, что ли? — спросил сам себя Змеёныш Цай.

И тут же прикусил язык: заглянешь, а тебя вот так, с лестницы вверх тормашками…

День близился к полудню, когда из ворот снова высунулась лоснящаяся физиономия стражника.

— Эй, жрать хотите? — поинтересовался он.

Все дружно закивали головами, даже не подумав указать стражнику на то, что разговаривать с людьми полагается в несколько более вежливом тоне; особенно монаху, которому Будда не рекомендовал даже молиться в смятении чувств, не говоря уж о гневе.

— Ну тогда заходите, — и стражник приглашающе махнул рукой.

«Ну и зашли», — подумал Змеёныш Цай, заходя и оглядываясь по сторонам.

За воротами действительно не было ничего, кроме тропинки, ведущей куда-то вверх через бамбуковую рощицу и вскоре теряющейся в скалах.

А ещё…

Запах, вздымавшийся над котлом с горячим варевом, мог бы быть и поаппетитнее, но изголодавшимся кандидатам хватило и этого, чтобы бурчание в животах стало подобным извержению вулкана. Вся семёрка немедленно сгрудилась вокруг старого бронзового треножника, в углублении которого синими проблесками мигали раскалённые уголья, и как заворожённые уставились на укреплённый поверх треножника котёл.

Один Змеёныш Цай не торопился. То ли был менее голодный, чем другие (мать снабдила его в дорогу внушительным узелком с припасами, да и охотиться на змей и ящериц он умел с детства), то ли по молодости постеснялся при стражах-монахах кидаться к еде подобно неразумному варвару.

Но стражники, казалось, и впрямь были настроены доброжелательно. Один из них приволок из сторожки стопку щербатых глиняных мисок, другой порылся в суме и извлёк добрый десяток ячменных лепёшек. Каждому кандидату было выдано по миске и лепёшке — и Змеёныша Цая не обошли вниманием, — после чего тот стражник, что спускал по лестнице вверх тормашками Золотого Угря, вооружился огромной шумовкой и встал у котла.

— Ну, почтенные, кто из вас самый голодный?! — расхохотался монах, зачерпывая похлёбку.

«Бобовая, — по запаху определил Змеёныш Цай, глотая слюнки. — И с мясом. Много мяса небось…»

Говорливое брюхо, видать, туманило мозги: ему даже не пришло в голову, что буддийским монахам убоины вкушать не положено, значит, в похлёбке вроде бы мясу и не место.

Двое самых голодных — или самых нетерпеливых — мигом подставили миски, безуспешно пытаясь одновременно с этим отгрызть кусок от невероятно чёрствой лепёшки. Варево шлёпнулось в посуду, и двухголосый вой всполошил птиц в кроне ближайших деревьев: дно мисок было сделано из тонкой бумаги, выкрашенной в грязно-коричневый цвет и оттого даже на ощупь напоминавшей шероховатую глину, — так что вся замечательная бобовая похлёбка с мясом, прорвав ложное дно, вылилась на живот и колени торопыгам.