Мессалина

— Он просил ответить, что благодарит тебя за чуткость. Он не преминет воспользоваться данной ему привилегией и сегодня же вечером отправится в сады, чтобы на могиле своего друга принести в жертву черного петуха и совершить возлияния молока и вина.

Мессалина тщательно занималась своим туалетом, прежде чем отправиться в сады, в которых она ни разу не была после смерти Валерия Азиатика и которые официально получила во владение несколько дней назад. Ближе к вечеру она распорядилась доставить ее туда в носилках в сопровождении одной лишь Ливии. Рабы и вольноотпущенники, издавна жившие во владении Валерия Азиатика и оставшиеся на службе, высыпали к Мессалине, чтобы приветствовать ее в качестве своей новой госпожи. Она предупредила привратника и мажордома, что разрешает Гаю Силию в любое время приходить сюда в память о той дружбе, которая связывала его с покойным владельцем. Затем она велела мажордому провести ее по богато убранным залам, куда она до сих пор никогда не входила.

Уже наступал вечер, когда привратник сообщил Мессалине, что Гай Силий явился в сопровождении раба, с дарами, предназначенными для поминания Азиатика. Сдерживая нетерпение, Мессалина выждала некоторое время, пока гость совершит жертвоприношение и возлияния, и отпустила мажордома. Едва он ушел, как она устремилась в аллеи сада, где все так же благоухали ночные цветы. На ней была скромная белая туника, спадающая мягкими складками до самых ног, на голову было наброшено легкое покрывало. Приближаясь к тому месту, где покоилась урна с прахом Азиатика, Мессалина различила в закатном полумраке фигуру Гая, стоящего перед мемориальной стелой. Его слуга держался поодаль.

Услыхав шорох шагов по гравию, Гай обернулся. Мессалина почувствовала стеснение в груди — такого с ней еще никогда не было в присутствии мужчины. Его тоже, как ей показалось, охватило волнение, но он быстро справился с ним. Сделав несколько шагов вперед, он приветствовал ее.

— Мессалина, — сказал он затем, — я счастлив встретить тебя в этом саду, поскольку хотел поблагодарить за письмо, которое мне вручила твоя служанка. Я так спешил почтить память друга, что тотчас воспользовался данной мне возможностью. Прости, если я побеспокоил тебя, но я здесь долго не пробуду.

— Гай, ты здесь желанный гость. Меня ты ничуть не побеспокоил, я надеялась тебя увидеть, поскольку хотела бы поговорить с тобой.

— Ты оказываешь мне большую честь.

Она села на мраморную скамейку и пригласила молодого человека сесть рядом.

— Гай, — вновь заговорила она, — я боюсь, как бы какое-нибудь недоразумение не отдалило нас друг от друга, и я еще больше опасаюсь, что ты станешь дурно судить обо мне из-за той клеветы, которую многие римляне и сенаторы распространяют обо мне.

— Поверь, Мессалина, я никого не осуждаю на основании одних лишь слухов, я пропускаю их мимо ушей. Но я признаю, что было время, когда я судил о тебе строго, поддавшись обманчивому внешнему впечатлению. Я знаю, что ошибался, ведь я претендовал тогда на роль блюстителя нравов. Я обязан своему другу Валерию тем, что понял тщету всей той философии, которую проповедуют стоики. В сущности, они разумны и скромны поневоле, оттого, что никто не покушается на их целомудрие. И еще я знаю таких, которые проповедуют воздержанность, а сами предаются тому, что я когда-то считал пороками. Вот, кстати, посмотри на эту урну с прахом человека, который хотел жить без сумасбродства: от него не осталось ничего, кроме этого пепла! Я убедился, что гораздо лучше в полной мере наслаждаться жизнью и не пытаться навязывать другим строгую мораль, которая только делает еще менее приятным наше пребывание в этом мире. Прав наш великий Гораций со своим призывом «ловить день», ловить каждое мгновение. Надо радоваться жизни, и пусть нас считают сластолюбцами-эпикурейцами. Если мир платоновских «идей» действительно существует, мы не лишимся его из-за таких безделиц.

— Гай, я в восторге оттого, что ты воспринял эту лучшую из всех моралей. Я тоже из тех, кто считает, что лучше умереть молодым, напившись допьяна из чаши жизни, чем умереть в преклонном возрасте, прожив много лет в скуке и печали. Лучше быть Александром Великим и уйти из жизни в тридцать лет, завоевав мир, чем почить в безвестности столетним стариком, возделав свое поле, как предписывает нам Вергилий.

— Мессалина, твои речи меня пленяют, и я начинаю чувствовать, что мы созданы, чтобы понимать друг друга и даже друг другу нравиться.

— Вот, Гай, трогательные для меня слова. А я боялась, что ты питаешь ко мне ненависть. Но есть ли у тебя ко мне достаточно уважения, чтобы пожелать сделаться моим другом?

— Я должен признаться тебе, Мессалина, что одно время смотрел на тебя глазами, исполненными презрения. Тогда я отказывался видеть действительность такой, какова она есть, потому что она пугала меня. Но сегодня мое сердце обращается к тебе в порыве страсти.

— Что ты говоришь, Гай? Неужели ты испытываешь ко мне хоть немного любви?

— Немного? Это слово здесь не подходит. Да, Мессалина, я люблю тебя, но эта любовь для меня запретная.