Месс-Менд

— Ну, уж об этом пусть вам докладывает, кто хочет. Я

держу язык за зубами. Спросите на Линкольн-Плас о фруктовщике Бэре, и вам всякий скажет, что он умеет хранить секреты. Не из таковских, чтоб звонить в колокол.

— Похвальное качество, – кисло заметил Лепсиус, складывая в хрустальную чашу со спиртом свои хирургические орудия, – ценное качество во всяком ремесле. Вы, кажется, торгуете фруктами, мистер Бэр?

— Кажется! – воскликнул толстяк, – Да вы бы лучше сказали о Шекспире, что он кажется писал драмы! Весь

Нью-Йорк знает фрукты Бэра! Все 5-е Авеню кушает фрукты Бэра. Моим именем названа самая толстая груша, а вы говорите – кажется.. Если у вас когда-нибудь таяло во рту, так это от моих груш, сэр.

— Не спорю, не спорю, мистер Бэр, я человек науки и держусь в стороне от всякой моды. Но признайтесь, что вы все-таки преувеличили качества своего товара.

Эти слова, произнесенные самым ласковым голосом, не на шутку взбесили толстяка. Он сжал кулаки и встал с места.

— Вот что, сэр, едемте ко мне. Я вас заставлю взять свои слова обратно. Вы отведаете по порядку все мои сорта или же...

— Или же?

— Вы их проглотите!

С этими словами Бэр подбоченился и принял самую вызывающую позу. Доктор Лепсиус миролюбиво ударил его по плечу.

— Я не отказываюсь, добрейший мистер Бэр. Но, чтоб угощение не было, так сказать, односторонним, разрешите мне прихватить с собой в автомобиль плетеную корзиночку...

Он подмигнул фруктовщику, и фруктовщик подмигнул ему ответно. Был вызван Тоби, которому было тоже подмигнуто, а Тоби, в свою очередь, подмигнул шоферу, укладывая в автомобиль корзину с бутылями. Шофер подмигнул самому себе, взявшись за рычаг, и доктор Лепсиус помчался с фруктовщиком Бэром на Линкольн-Плас, в великолепную фруктовую оранжерею Бэра.

Здесь было все, что только растет на земле, начиная с исландского моха и кончая кокосовым орехом. Бэр приказал поднести доктору на хрустальных тарелочках все образцы своего фруктового царства, а доктор, в свою очередь, велел раскупорить привезенные бутылочки.

Спустя два часа доктор Лепсиус и Бэр перешли на «ты».

— Я женю тебя, – говорил Бэр, обнимая Лепсиуса за талию и целуя его в металлические пуговицы, – ты хороший человек. Я женю тебя на гранатовой груше.

— Не надо, – отвечал Лепсиус, вытирая слезы, – ты любишь профессора Хизертона! Жени лучше Хизертона!

— Кто тебе сказал? К черту Хизертона! Не омрачай настроения, пей. Я женю тебя на ананасовой тыкве!

Приятели снова обнялись и поцеловались. Но Лепсиус не мог скрыть слез, ручьем струившихся по его лицу.

Тщетно новый друг собственноручно вытирал их ему папиросными бумажками, тщетно уговаривал его не плакать, доктор Лепсиус был безутешен. При виде такого отчаяния фруктовщик Бэр в неистовстве содрал с себя бинт и поклялся покончить самоубийством.

— Н-не буд-ду! – пролепетал доктор, удерживая слезы. –

Не буду! Дорогой, старый дружище, обними меня. Скажи, что ты наденешь бинт. Скажи, что проклятый Хизертон. .

уйдет в пещще-ру!

— Подходящее место! – мрачно прорычал фруктовщик, прижимая к себе Лепсиуса. – Суди сам, куда еще спрятаться человеку, которр..

Он икнул, опустил голову на стол и закрыл глаза.

— Бэрочка! – теребил его Лепсиус, – Продолжай! Умоляю! Который – что?

— У которр.. у которого.. туловище... – пробормотал фруктовщик и на этот раз захрапел, как паровой котел.

Опьянение соскочило с доктора Лепсиуса, как не бывало. Он в бешенстве толкнул толстяка, разбил пустую бутылку и выбежал из оранжереи на воздух, сжимая кулаки.

— Ну погоди же, погоди же, погоди же! – бормотал он свирепо, – Я узнаю, почему ты переодевался! Почему ты шлялся ко мне, беспокоясь о судьбе раздавленного моряка!

Почему ты рентгенизировался! Почему ты вселил ужас в этого остолопа! Почему ты зовешься профессором Хизертоном! И почему у тебя на руке эти суставы, суставы, суставчики, – черт меня побери, если они не отвечают всем собранным мною симптомам!

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ТОРГ

ВОЕ

О

С

ГЛАШЕНИЕ

— Вы слышали, что произошло на бирже?

— Нет, а что?

— Бегите, покупайте червонцы! Джек Кресслинг стоит за соглашение с Россией!

— Кресслинг? Вы спятили, быть не может!

Но добрый знакомый махнул рукой и помчался распространять панику на всех перекрестках Бродвея.

В кожаной комнате биржи, куда допускались только денежные короли Америки, сидел Джек Кресслинг, устремив серые глаза на кончик своей сигары, и говорил секретарю Конгресса:

— Вы дадите телеграмму об этом по всей линии. Гарвардский университет должен составить резолюцию. Общество распространения безобидных знаний – также. От имени негров необходимо организовать демонстрацию.

Украсьте некоторые дома, предположим, через каждые десять, траурными флагами.

— Позвольте, сэр, – почтительно перебил секретарь, – я не совсем вас понял, вы говорите о радостной или о печальной демонстрации?

Кресслинг поднял брови и презрительно оглядел его:

— Я провел на бирже торговое соглашение. Америка должна одеться в траур.

— Ага, – глубокомысленно произнес секретарь, покраснев как рак. В глубине души он ничего не понимал.