Месс-Менд

странства над Петроградом. Попробовать подкупить

монтера. Приготовить срочное донесение о положении и

положить его на первую книжную полку над письменным

столом.

К. Ф.»

Он свернул записку и деньги в пакет, обвязал его веревочкой и бросил в чемодан. Потом скинул пиджак, лег на кровать и закрыл глаза. Ему оставалось два часа до поездки на завод.

Спит или не спит Артур Рокфеллер, мы не знаем. В

сером утреннем свете лицо его имеет мертвенный вид.

Веки тяжело легли на глаза, и у рта прошла черточка, состарившая его лет на десять. Он выдержал два часа полной неподвижности, потом тихо встал, умылся, взял шляпу.

Но только что сделал он несколько шагов к двери, как вздрогнул и замер на месте. Дверь перед ним стала медленно раскрываться. Она отходила от стены без единого звука, и по мере ее движения в комнату просовывалось нечто, оледенившее в нем кровь. Это была человеческая рука в длинной черной перчатке. Того, кому она принадлежала, не было видно. Рука протянула Рокфеллеру конверт, потом разжала пальцы, мелькнула в воздухе и – исчезла. Дверь захлопнулась. Конверт лежал на полу.

Артур поднял его, разорвал и подошел к окну. В конверте были лист бумаги и голубой шарик, похожий на лекарство. Он развернул письмо и прочел:

«Женщина, к вам присоединившаяся, не жена Василова.

Это агент вражеской партии. Дайте ей прилагаемый

шарик. Не заботьтесь о трупе. Торопитесь устранить ее.

К. Ф»

Пальцы Рокфеллера сделали быстрое движение – точно он хотел поднести шарик к собственным губам. Но через секунду письмо и шарик были заботливо свернуты и спрятаны в самый дальний уголок чемодана. Крак –

щелкнул замок. Ключ подвешен к часовой цепочке. Артур внимательно огляделся, взял шляпу и на этот раз беспрепятственно спустился к поджидавшему его автомобилю.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

ОШКА

К

МИСТРИСС ДРУ

Что-нибудь одно: или горюй, или исполняй свои обязанности. Но когда горюешь, исполняя свои обязанности, или исполняешь свои обязанности, горюя, ты уподобляешься в лучшем случае соляному промыслу, потребляющему собственную продукцию без всякой экономии.

Этот вывод сделала кошка мистрисс Друк в ту минуту, когда шерстка ее стала походить на кристаллы квасцов, а молоко, которое она лакала, на огуречный рассол.

Мистрисс Друк днем и ночью орошала слезами предметы своего обихода.

— Молли, – твердила она, прижимая к себе кошку, –

право же, это был замечательный мальчик, мой Боб, когда он еще не родился. Бывало, сижу себе у окна, а он стучит кулачком, как дятел. Септимий, говорю я, наш мальчик опять зашевелился, – Почем ты знаешь, что это мальчик, отвечает он. . – А я.. ох, ох, Молли, ох, не-есчастная моя жизнь! Я отвечаю: вот увидишь, говорю, Септимий, что это будет самый что ни на есть ма-аль... ма-альчик!.

На этом месте волнение мистрисс Друк достигло такой точки, что слезы ее величиной с горошину начинали прямо-таки барабанить по спине Молли, причиняя ей мучительное хвостокружение.

— Молли, поди сюда, – звала ее мистрисс Друк через несколько минут, наливая ей молоко, – кушай, кушай, и за себя, и за нашего голубчика.. как он, бывало, любил молочко. Выпей, говорю я ему, а он. . ох, мочи моей нет, ох, уж хоть бы померла я, – он отвеча-ает, бывало: нне.. нне..

приставайте, мамаша!

Рыдания мистрисс Друк длились до тех пор, покуда блюдце в дрожащих руках ее не переполнялось свыше всякой меры. Молли тряслась всем телом, опуская в него язык, свернутый трубочкой. Но после двух-трех глотков она неистово фыркала, ощетинивалась и стрелой летела в кухню, прямо к лоханке, в надежде освежиться пресной водой. Увы! В мире, окружавшем мистрисс Друк, пресной воды не было. Влага, подвластная ее наблюдению, оседала в желудке сталагмитами и сталактитами. Если б Молли знала Библию, она могла бы сравнить свою хозяйку с женой Лота, превратившейся в соляной столб, заглядевшись на свое прошлое.

Но Молли не знала Библии и в одно прекрасное утро прыгнула в окно, оттуда на водосточную трубу, с трубы в чей-то цветочный горшок, с цветочного горшка кубарем по каменным выступам вниз, вниз, еще вниз, пока не вцепилась со всего размаху в пышную дамскую прическу из белокурых локонов, утыканных гребешками, шпильками и незабудками.

— Ай! – крикнула обладательница прически, – Погибаю! Спасите! Летучая мышь!

— Совсем наоборот, летучая кошка, – флегматически ответил ее спутник, заложив руки в карманы.

— Натаниэль, спаси, умираю! – вопила урожденная мисс

Смоулль, ибо это была она, – Мышь ли, кошка ли, она вгрызлась в мои внутренности! Она меня высосет!

По-видимому, между супругами Эпидерм уже не существовало гармонии душ. Во всяком случае, угроза высосать внутренности мистрисс Эпидерм была встречена ее мужем с полной покорностью судьбе.