Месс-Менд

— Эй! – воскликнул он, и в ту же минуту оглушенный удар свалил его с ног. Через секунду Друк сидел смирно с кляпом во рту и крепко связанными руками. А еще через полчаса автомобиль подъехал к мрачной черной решетке на пустынной дороге. За решеткой расстилался парк, где бродили невидимые с улицы тихие люди в белых халатах.

Несколько рослых мужчин в белых фартуках и с красным крестом на рукаве вытащили барахтавшегося мистера

Друка из автомобиля, подняли его и внесли в огромное мрачное здание с многочисленными коридорами и нумерованными дверями.

— Опасно-буйный, – сказал кто-то металлическим голосом, – посадить его в номер сто тридцать два.

И мистер Друк был посажен в номер сто тридцать два, где он должен был исчезнуть, по всей вероятности, навсегда. Черномазые простились со служителями, ворота снова захлопнулись, автомобиль покатил назад.

Я мог бы уже закончить эту неприятную главу, если бы не вмешалась самая обыкновенная ворона.

Эта ворона жила в сквере католической церкви на

Бруклин-стрит. По обычаю своих предков, она должна была свить себе гнездо. Это серьезное дело обставлено в

Нью-Йорке большими трудностями, ибо ворон в городе во много раз больше, чем деревьев, и они уже давно поднимали вопрос о недостатке строительного материала.

Итак, наша ворона задумчиво летела по крышам, выглядывая себе прутики, веточки, дощечки и тому подобные вещи, как вдруг глаза ее усмотрели красивый белый пакет на одном из подоконников. Она каркнула, огляделась во все стороны, быстро схватила пакет и унесла его на самое высокое дерево в сквере, где он превратился в прочное донышко очень комфортабельного гнезда. Генеральный прокурор Иллинойса, таким образом, не получил возможности проникнуть в новую уголовную тайну, но зато этой же возможности лишились и многие другие люди, вплоть до полиции, ровно ничего не нашедшей в комнате «беглого

Друка».

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

СОВЕЩАН

Е

НА В

ЛЛЕ

И

«ЭФЕМЕР

ДА»

– Мистрисс Тиндик, – сказала горничная Дженни сухопарой особе в очках и с поджатыми губами, – мистрисс

Тиндик, что это вы день и ночь хвастаетесь сиамскими близнецами, как будто сами их родили?

Дерзость Дженни вызвала в кухне одобрительное хихиканье.

— Девица Дженни, – ответила мистрисс Тиндик ледяным тоном, – выражайтесь поосторожней. Я не думаю хвастаться. Я констатирую факт, что сиамские близнецы доводятся мне двоюродной группой и что ни у кого из людей, кроме меня, не может быть двоюродной группы.

Двоюродных сестер и братьев сколько угодно, но «группы»

– ни у кого, никогда.

— А вам-то какой толк от этого?

— Девица Дженни, я не говорю о «толке». Я

кон-ста-ти-рую факт. Я не виновата, что люди завидуют своему ближнему.

— Вот уж ни чуточки! – вспыхнула Дженни. – Плевать мне на вашу группу, когда я видела самого черта!

В кухне отеля «Патрициана» воцарилось гробовое молчание. Дженни была известна как самая правдивая девушка в Нью-Йорке. Но увидеть черта – это уж слишком.

— Верьте не верьте, а я видела самого черта, – повторила Дженни со слезой в голосе, – я прибирала в ванной, а он въехал мне прямо с потолка на затылок, потом попятился и исчез через стену.

Мистрисс Тиндик торжествующе оглядела все кухонное общество: было очевидно, что Дженни лжет.

Несчастная девушка вспыхнула как кумач. Слезы выступили у нее на глазах:

— Провалиться мне на месте, если не так. И черт был весь черный, голый, без хвоста, с черным носом и белыми зубами.

— Эх, Дженни, – вздохнул курьер, пожилой мужчина, мечтавший о законном браке, – а ведь я на тебе чуть было. .

Но тут с быстротой молнии, прямо через потолок, свалился на плечо мистрисс Тиндик голый, черный черт без хвоста, подпрыгнул, как кошка, и исчез в камине. Мистрисс Тиндик издала пронзительный вопль и упала в обморок. А неосторожный Том, проклиная свою неловкость, со всех ног мчался по трубе на соседнюю крышу, а оттуда спустился на Бродвей-стрит, прямехонько к зданию телеграфа.

Прохожие кидались прочь от стремительного трубочиста, локтями прочищавшего или, правильнее сказать, прочернявшего себе дорогу. Наконец он наверху, в будочке главного телеграфиста, и останавливается, чтобы отдышаться.

Меланхолический Тони Уайт с белокурым локоном на лбу и черным дамским бантом вместо галстука, взглянув в окошко, узнал Тома, придвинул к себе чистый бланк и тотчас же поставил в уголке две буквы «м.м.».

— Ну, – поощрил он Тома.

— Телефон испортился, Тони, а нам Мик нужен до зарезу, – объяснил Том, тяжело дыша, – подавай в первую очередь.

— Да ну, диктуй, – И Тони написал под диктовку трубочиста:

Миддльтоун, Мику.

Публика собирается сегодня семь часов вечера

вилле Эфемериде Кресслинга важное совещание

будут все.

Том продиктовал это шепотом и удрал, как молния.