Мещанин во дворянстве

ТОМА ДИАФУАРУС (Аргану). Сударь! Я пришел сюда, чтобы в вашем лице приветствовать, признать, полюбить и почтить второго отца, и притом такого второго отца, которому, смею сказать, я более обязан, чем первому. Первый произвел меня на свет, вы же меня избрали. Он принял меня в силу необходимости, вы же приняли меня по собственному желанию. То, что я получил от него, – это творение его плоти, то же, что я получил от вас, есть творение вашей воли. И чем духовные свойства выше телесных, тем более обязан я вам и тем драгоценнее для меня наша будущая родственная связь, ради которой я и пришел сегодня, дабы заранее выразить вам мои искреннейшие и почтительнейшие чувства.

ТУАНЕТА. Да здравствует школа, из которой выходят такие искусники!

ТОМА ДИАФУАРУС (г-ну Диафуарусу). Я хорошо говорил, батюшка?

Г-н ДИАФУАРУС. Optime[5].

АРГАН (Анжелике). Поздоровайся с господином Диафуарусом.

ТОМА ДИАФУАРУС. Мне можно ее поцеловать?

Г-н ДИАФУАРУС. Можно, можно.

ТОМА ДИАФУАРУС (Анжелике). Сударыня! Небо справедливо нарекло вас второй матерью прекрасной девицы, ибо…

АРГАН. Это не жена моя, а дочь.

ТОМА ДИАФУАРУС. Где же ваша супруга?

АРГАН. Она сейчас придет.

ТОМА ДИАФУАРУС. Мне подождать ее прихода, батюшка?

Г-н ДИАФУАРУС. Нет, приветствуй пока невесту.

ТОМА ДИАФУАРУС. Сударыня! Подобно тому как статуя Мемнона издавала гармоничный звук, когда солнечные лучи озаряли ее, так и я преисполняюсь сладостного восторга, когда восходит солнце вашей красоты. И подобно тому как, по словам естествоиспытателей, цветок, именуемый гелиотропом, неизменно обращает лицо свое к дневному свету, так и сердце мое будет отныне всегда обращаться к лучезарным светочам обожаемых очей ваших, как к своему единственному полюсу. Дозвольте же мне, сударыня, возложить сегодня на алтарь ваших прелестей в виде жертвоприношения мое сердце, которое мечтает только об одном счастье: на всю жизнь, сударыня, стать вашим смиреннейшим, покорнейшим и преданнейшим слугой и супругом.

ТУАНЕТА. Вот что значит наука! До чего же красно говорят ученые люди!

АРГАН (Клеанту). Ну? Что вы на это скажете?

КЛЕАНТ. Скажу, что это замечательно. Если господин Диафуарус такой же хороший врач, как и оратор, то быть его пациентом – одно удовольствие.

ТУАНЕТА. Еще бы! Это просто чудо, если он так же прекрасно лечит, как и говорит.

АРГАН. Скорей сюда мое кресло и стулья всем гостям!

Лакеи приносят кресло и стулья.

Ты садись сюда, дочка. (Г-ну Диафуарусу.) Вы видите, сударь, что все в восторге от вашего сына. Это большое для вас счастье – быть отцом такого юноши.

Г-н ДИАФУАРУС. Могу смело сказать, сударь, и не потому, что я его отец: я имею основание быть им довольным, и все, кто его знает, находят, что он добрый юноша. Правда, он никогда не отличался ни пламенным воображением, ни блестящим умом, как некоторые другие юноши, но именно поэтому я ожидал, что у него непременно разовьется рассудительность – качество, необходимое в нашем деле. Он никогда не был резвым и бойким ребенком. Он всегда был кроток, спокоен, молчалив, никогда ни с кем не разговаривал и не играл в так называемые детские игры. Его еле-еле научили читать: в девять лет он толком не знал азбуки. «Ничего, – думал я, – деревья, которые поздно цветут, приносят наилучшие плоды. Чертить на мраморе гораздо труднее, чем на песке, но то, что на нем начертано, сохраняется несравненно дольше. Так и здесь: неспособность к ученью, вялость воображения – все это признак будущего здравомыслия». Когда я отдал его в школу, ему нелегко было учиться, но он мужественно боролся с трудностями, и его наставники всегда хвалили его за прилежание и усидчивость. В конце концов, в поте лица своего, он с честью получил степень, и я могу сказать, не хвастаясь, что в течение двух лет ни один кандидат не отличался на диспутах так, как он. Он на всех навел страх, не проходит ни одного заседания, на котором бы он с пеной у рта не защищал противоположного мнения. Он тверд в споре, непоколебим в своих взглядах, никогда не меняет своих суждений и отстаивает то или иное положение, пользуясь всеми изворотами логики. Но особенно нравится мне в нем то, что, по моему примеру, он слепо верит нашим древним учителям и не желает даже слушать о так называемых открытиях нашего века касательно кровообращения и о прочем тому подобном.

ТОМА ДИАФУАРУС (вынимает из кармана длинный свиток и подает Анжелике). Против последователей теории кровообращения я написал сей трактат, который, с позволения вашего батюшки, я осмеливаюсь поднести вам, сударыня, как почтительное приношение первых плодов моего разумения.

АНЖЕЛИКА. Сударь! Для меня это совершенно бесполезная вещь, я ведь в этом ничего не понимаю.

ТУАНЕТА (берет свиток). Давайте, давайте, это нам пригодится: повесим на стену вместо картины.