Мертвый кортеж

Дядюшка Скрэби, добродушный седобородый гном, безумно любил море и до дрожи в коленях боялся суши, поэтому при первой же возможности купил старую шхуну и покинул большую землю. Впрочем, каждый день в районе полудня он приплывал обратно в порт, где торговал рыбой до наступления темноты, а потом гнал свой кораблик прочь, подальше от города. Бросив якорь в нескольких милях от берега, гном запирался в каюте, где блаженно спал до рассвета, а потом полдня удил рыбу. Цикл повторялся снова и снова до тех самых пор, пока шесть месяцев назад шхуна не пропала из виду. Городской люд насторожился: изо дня в день его кораблик, названный Скрэби в собственную честь, исправно доставлял рыбу страждущим жителям Бокстона, а тут — не приплыл. И на следующий день — тоже. И после… Неделю спустя самые любопытные отправились на поиски дядюшкиного корабля и вскоре его нашли. Шхуна стояла на якоре милях в десяти от берега, мерно покачиваясь на волнах. Сам Скрэби обнаружился в капитанской каюте — лежа на мятых простынях, гном блаженно улыбался. Душа его, судя по всему, теперь ловила рыбу в холодных реках Покоя. Решив не тревожить мертвеца, любопытные убрались восвояси, а корабль так и остался в открытом море — этакий плавучий склеп неунывающему рыбаку.

И вот спустя полгода Гафтенберг находит обломок пуговицы с его куртки на Цветочном бульваре.

Теперь ясно, почему Сосиска притащила нас на берег: судя по уликам, негодяй нашел приют на заброшенной шхуне. И зачем, интересно, ему понадобилась куртка покойного рыбака? Я все больше уверялся, что имею дело с психопатом, пусть и достаточно остроумным. Сделай он дело чисто, я бы голову сломал, но не вспомнил о наследии дядюшки Скрэби. Однако теперь в моих руках оказалась толстенная нить, которую я ни при каких обстоятельствах не собирался выпускать.

Обломок пуговицы, рыбная вонь… До чего же ты неосторожен, мой самонадеянный друг.

Захлопнув папку, я встал из-за стола и отправился к капитану.

Мне нужны были два сержанта и дежурная самоходка.

* * *

Полчаса спустя я выбрался из кабины и первым делом закурил. В порту царила привычная дневная суета. Потрепанные огры с тяжеленными мешками на горбах сновали туда-сюда, а дородные купцы прохаживались по пирсам, наблюдая за разгрузкой. Бойкие торгаши, прячась в тени тряпичных навесов, задорными окликами привлекали внимание горожан и потрясали заморскими диковинками в надежде, что их блеск покорит кого-то из прохожих. Пока сержанты Роксбери и Пеленгатон, пыхтя, вылезали из дежурной самоходки, мне удалось докурить сигарету практически до фильтра и вдоволь налюбоваться здешним пейзажем.

— За мной, — сказал я, услышав, как хлопнула дверь за спиной, и первым устремился к лестнице, ведущей в рыбацкий квартал.

Спустившись по ступенькам, мы оказались в царстве неряшливых лачуг. При дневном свете они уже не казались такими зловещими и угрюмыми, однако уродство их теперь стало еще более явным. Солнце обличало множественные недостатки, без утайки демонстрировало трещины и дыры в стенах, опорах и крышах. Складывалось впечатление, что рыбаки — удивительно неприхотливый народец, которому совершенно не важно, где жить. Лишь бы была коробка, куда можно забираться после очередной вылазки в открытое море, да женщина из того же теста, готовая терпеть постоянную вонь и окружающую убогость. Конечно, тут легко было перепутать причину и следствие, ведь даже прожженный рыбак ни за что не отказался бы от льняных простыней и хорошего вина. Но Шар Предназначений не оказывает услуг, не идет милосердно навстречу; если ты рожден быть рыбаком, тебе не стать королем или купцом. Твой удел — это сети, лодка и море. И тут важно понять, что Шар не делает тебя кем-то — он всего лишь говорит тебе, кто ты есть. Он просто констатирует факт.

Обходя хаотично расставленные домишки, мы вскоре выбрались на берег. По счастью, не все рыбаки пребывали в открытом море: три мужика, все как один растрепанные и грязные, восседали на старых, плохо сбитых ящиках, перевернутых кверху дном. Завидев нас, они тут же попрятали взгляды в грязнозеленый песок. Надо думать, полицейским тут не слишком-то рады.

— Добрый день, господа! — поздоровался я, когда мы остановились футах в пяти от их «ящичной» компашки.

— Добрый, сэр, — ответил за всех рыжий мужчина с бакенбардами, переходящими в неаккуратную, клочковатую бороду. Правый глаз незнакомца был затянут уродливым бельмом.

— А не хочет ли кто-то из вас, друзья, — сказал я, уперев руки в бока, — помочь следствию не словом, а делом?

— Любое дело денег стоит, — буркнул рыжий, оглаживая бороду.

Судя по манерам и колоритной внешности, кто-то из его предков — возможно, дед или прадед — был лепреконом.

— Зато честно, — усмехнулся я, покосившись на стоящих позади сержантов.

Они поддержали мое веселье робкими улыбками.

— И сколько же вы хотите, уважаемый? — спросил я.

— Зависит от того, чего желаете вы, сэр.

— Попасть на борт «Дядюшки Скрэби».

— Куда, сэр? — неуверенно хмыкнул рыжий.

Он покосился на друзей, а потом спросил:

— Простите мне мой интерес, сэр, но… что вы там забыли?