Мертвец

Ещё добавил. И всё, как руки к столу прибили.

Мой брат хоронить мастер, а я даже в тетрадке писать не умею. Хорошо. А он ещё и боксер, между прочим. Но в это даже человек из Костромы не поверит.

Я закрыл тетрадь, стал злиться. Я как-то кино посмотрел про одного человека, так он там так бесился, что весь дрожал и валил направо налево предметы. Усилием злобы. Поглядит на стакан, а он об стену. А ближе к концу фильма он так научился злиться, что мог даже машины переворачивать.

Мне бы так хотелось.

Поэтому я ещё раньше стал тренироваться. Ставил на полку спичечный коробок и пытался его уронить. Пыхтел, напрягался до красноты, иногда даже в животе начинало болеть, иногда даже глаза чуть не выскакивали. Но коробок не падал. Не падал и не падал, даже и не сдвигался.

И в этот раз тоже. Ничего.

Вообще, пока что все мои упражнения привели лишь к тому, что вместо двух минут в самом начале тренировок я теперь могу злиться почти пять, но пользы в этом никакой.

Сегодня я думал рекорд повалить, но прозлился только три с половиной — в окно потянуло картошкой, такой как раз, как я люблю — если сначала её сварить в мундирах, а потом остудить и уже потом пожарить с луком. Хорошо бы ещё колбаса была тоже. Я бросил злиться, стал думать про колбасу, потом ещё одну книжку немного почитал. Но в колбасном аромате читалось тяжело, какая-то рассредоточенность наваливалась, думалось только про еду.

Читал ровно двадцать минут и отправился в большой дом.

Я живу в старом доме, а родители в новом. Вообще, раньше все жили в старом доме, он маленький совсем и чёрный, один угол в землю даже врос, а потом отец взял кредит и стал строить новый, тоже деревянный, но побольше и посветлее, даже со вторым этажом. Он его, правда, до конца пока ещё не достроил, но жить уже можно. Вот все и ушли туда, я тоже ушёл, хотя мне в старом доме больше нравилось, там тише. Отец хотел продать старый на дрова, но бабка развопилась, принялась орать, что из этого дома её отец на войну уходил, ну, как всегда, короче. Так и не продали. И оказалось у нас на участке целых два дома.

А потом мне надоело жить со своими родственничками, и я переехал обратно. Теперь один, это здорово. Свои две комнаты, свой чердак, на чердаке, как полагается, всякая рухлядь. Но немного: сети, кастрюли, древний комод, в комоде тоже с пустотой напряжёнка, прелые рыбацкие снасти, поломанный колокольчик, ошейник старый, намордник, какие-то ещё собачьи принадлежности, мелкие шкатулки, много алюминиевых ложек, гайки… Ничего ценного. Я надеялся, что хоть сам комод ценный, но потом выяснил, что он вообще самодельный, да ещё и из фанеры склёпанный…

Не антиквариат. Ну да ладно с ним, с комодом, лучше немного о себе. Живу я один, обедать хожу к родителям. Нет, в случае чего я и сам могу приготовить себе яичницу, но…

Короче, я вылез в окно, отправился в большой дом и пробрался на кухню.

Картошка доходила под крышкой. Мать стояла возле стола и резала лук большим ножом, быстро так. Я устроился между холодильниками, приложился виском к гладкому металлу. У нас два дома и два холодильника. И тоже — один новый и один старый. Старый холодильник мне тоже больше нравится, он такой круглый и похож почему-то на американскую машину. Его нам бабушка подарила. Мы ей морозильную камеру, а она нам этот «ЗиЛ». Забавная вещь такая — между решётками радиатора до сих пор торчат жёлтые плавательные лещиные пузыри — это от её брата, дяди Вани, он известным рыбаком был. Я гляжу на эти пузыри и мне как-то странно, чего-то в этих пузырях… не пойму что…

Мать дорезала лук, засыпала под крышку, несколько раз встряхнула. Теперь минуту выждать и всё, можно обедать. Ну, или ужинать.

Я достал из холодильника аджику, банку с огурцами и устроился на углу, мать устроилась рядом.

— Сенька где? — спросила.

— Не знаю. Кажется, он змею нашёл.

— Змею?

— Угу, — я приступил к картошке. — Гадюку. Двухметровую. Возле реки. Народ огороды окучивал, а она выползла сдуру. Наверное, от жары. А они её лопатами. Мортал комбат, короче…

Жареную картошку надо есть деревянной ложкой, так она гораздо вкуснее. И вообще, мать хорошо жарила картошку, у неё сковорода специальная, ещё дореволюционная. Чугун. На таком хоть сапог жарь, всё равно получится.

— На суши похоже, — сказал я.

— Что? — не поняла мать.

— Ну, змея. Суши когда показывают, они тоже такие, рубленые. Ну, а наш Сенька пронюхал, ну, и сама понимаешь. Сейчас, наверное, эту кобру скотчем обматывает. А потом её хоронить повезёт…

— Ну не за столом, — поморщилась мать.

Я пожал плечами. Можно было бы уже и привыкнуть. Но мать привыкнуть не хочет.

— Так что Сенька только к темноте прибудет. Можно его не ждать.

— Ты бы хоть ему сказал… — начала мать в миллионный раз. — Чтобы бросил всё это… Похоронное. Все уже смеются…