Мертвая зыбь

– Частный сыщик Герлоф Давидссон… возможно. – От того, что она говорила на эту полузапретную тему не с Герлофом, а с посторонним человеком, Юлия почувствовала странную свободу. – У него целый букет теорий…. Или как это называют в полиции? Версий? Гипотез? По правде говоря, я не знаю, что он напридумывал. Сандалик, как он говорит, послали ему по почте. Отправитель не указан. Он что-то рассказывал про человека по фамилии Кант, который…

– Кант? – обеспокоенно перебил Леннарт. – Он сказал – Нильс Кант?

– Да. Говорят, он жил когда-то в Стенвике, но когда я родилась, его уже не было. Я утром была на кладбище, и…

– Да, его могила на погосте за марнесской церковью.

– Я видела надгробный камень, – кивнула Юлия.

Леннарт насупился, не отводя глаз от пивного стакана. Вид у него был очень усталый.

– Нильс Кант… Нильс Кант отказывается умирать.

Эланд, май 1945 года

Жарко и сонно в альваре. Большая зеленая с металлическим отливом муха, полетав немного из стороны в сторону, осторожно садится на середину ладони. Прозрачные крылья ее замирают, тонкие ножки подрагивают – при малейшей опасности взлетит, только ее и видели. Но опасности нет – ладонь неподвижна.

Нильс Кант с ружьем наперевес смотрит на помойную муху на руке немецкого солдата. Солдат лежит на спине, голова чуть повернута – может показаться, что он с детским удивлением смотрит на сидящую у него на ладони муху. Плечо и шея – сплошная кровавая рана. Так бывает, когда стреляют из дробовика с близкого расстояния. На грязном солдатском кителе кровь уже запеклась.

Нильс переводит дыхание и прислушивается.

Раньше хоть муха жужжала, а теперь – полная тишина. Тихо в альваре. Даже жужжания не слышно. Выстрел, конечно, слышен издалека, но Нильс почти уверен – никто не слышал. Поблизости никаких дорог нет, а люди в альвар без особой нужды не ходят. Он спокоен.

Он очень спокоен. После шального, нечаянного выстрела, уложившего первого немца, он сразу успокоился. Словно чья-то невидимая рука легла ему на плечо – ты здесь главный, Нильс. Тебе нечего бояться.

Дрожь в пальцах сразу исчезла, и когда Нильс навел прицел на второго, он был спокойнее и увереннее, чем когда-либо. Если все это похоже на войну, то война похожа на охоту на зайцев.

– Давай его сюда, – повторил Нильс.

Он протянул руку, и немец его понял – передал ему маленький сверкающий камешек. Нильс не глядя опустил его в задний карман и прицелился.

Немец беспомощно поднял руки – он понял, чем все это кончится, и открыл было рот, но Нильс вовсе не собирался выслушивать его непонятные тирады.

– Хайль Гитлер! – выкрикнул он и спустил курок.

Оглушительный грохот – и сразу тишина.

И вот они лежат здесь, оба под кустами можжевельника, один чуть навалился на другого. Муха доползла до кончика указательного пальца, расправила крылья и улетела. Нильс проводил ее взглядом.

Легонько пнул верхнего носком сапога – тело сползло вниз. Теперь они лежат правильно, рядком. Можно было бы уложить еще эффектнее, но и так сгодится.

Они показались ему намного старше, но теперь, когда он их внимательно рассмотрел, понял, что оба примерно его возраста. И кто же они такие? Откуда?

Нильс ни слова не понял из того, что они лопотали, но совершенно уверен – немцы. Немецкая форма. Грязная и рваная, но сомнений нет – настоящая немецкая форма. Оружия нет, но у одного через плечо перекинута зеленая холщовая котомка – Нильс раньше ее не видел, она при падении отлетела в сторону. Странно, на ней нет ни пятнышка крови.

Он, не снимая котомку с плеча убитого, аккуратно развязал шнурки и откинул клапан. Сколько тут всего! Пара консервных банок без этикеток, маленький нож с деревянной рукояткой, моток бечевки, перевязанная этой же бечевкой пачка писем, полбуханки зачерствевшего черного хлеба. Темно-коричневый бинт, копеечный латунный компас.

Нильс кладет нож в карман – на память.

А это еще что? Железный футляр, довольно большой, плоский, похож на ящичек для сигар. Внутри что-то громыхает. Нильс открывает его – ящик полон сверкающих драгоценных камней. Вот это да!

Он высыпает камни в руку. Несколько совсем маленьких, как дробинки, другие побольше, с зуб. Штук двадцать, не меньше. И еще что-то завернуто в тряпку.

Он медленно разматывает тряпку. Распятие, величиной с ладонь, похоже, из чистого золота. Ничего себе… Он долго рассматривает распятие, аккуратно заворачивает, складывает все в футляр и сует в рюкзак. Аккуратно завязывает котомку и кладет рядом с трупами – там поживиться больше нечем. Надо бы закопать солдат, но у него нет лопаты. Ничего, пусть полежат пока, завтра он придет сюда с хорошей лопатой и сделает все как положено. Брезгливо закрывает убитым глаза – нечего им глазеть в майское небо.

Встает и потягивается. Пора домой. Надевает рюкзак, перекидывает через плечо все еще горячее и пахнущее порохом ружье. На небе появились облака, они временами наплывают на солнце, и в альваре сразу меняется освещение, он будто покрывается пеплом.