Мертвая зыбь

Но ей не хотелось пить при Герлофе – пусть не думает, что она стала алкоголичкой.

Герлоф, по-видимому, не замечал ее состояния. Бродил по комнатам, словно это и есть его истинный дом. Так, впрочем, оно и было, не совсем, конечно, но все же. Насколько Юлия помнила, Герлоф, уже выйдя на пенсию, проводил здесь все лето, с мая до середины октября. Сначала с Эллой, потом один. Они навещали его, и когда приходило время возвращаться на материк после нескольких недель отпуска, он провожал их – стоял у калитки и махал рукой.

Сейчас не лето, и мне надо поскорее уезжать, подумала Юлия. Но Герлофу она сказала вот что:

– Мы с Леной обычно спали на двухэтажной кровати… Она внизу, я наверху.

Герлоф кивнул.

– Да… тесновато было, когда все приезжали… Но никто вроде не жаловался.

– Нет, конечно. Наоборот, было очень весело. Куча народу – двоюродные братья, сестры… И солнце светило все время. Так мне запомнилось. – Она посмотрела на часы. – Наверное, пора на боковую.

– Уже? – Герлоф поправил морскую карту на стене. – Ты разве ничего не хочешь спросить?

– Спросить?

– Спросить. – Он медленно стянул простыню с кресла и аккуратно сложил вдвое, потом вчетверо. – Спрашивай.

Герлоф опустился в кресло, и тут же раздался сигнал ее мобильника. Резкий и какой-то совершенно чужеродный здесь, в этом старом домике, в этом вымирающем поселке. Она поспешила нажать на кнопку.

– Юлия.

– Привет, как ты там? Добралась?

Лена, конечно. Кто еще знает ее номер.

– Да… добралась, конечно.

А что ей сказать сестре? Она увидела свое отражение в темном окне – бледная, больные, загнанные глаза – и поняла, что ей вовсе не хочется рассказывать, что здесь произошло. Сандалик Йенса, смерть Эрнста-каменотеса.

– Все нормально.

– Герлофа видела?

– Да… мы сейчас на даче.

– На какой даче? В нашем летнем доме? В Стенвике? Вы же не собираетесь там ночевать?

– Как раз собираемся. Уже включили воду, электричество…

– Папе нельзя переохлаждаться.

– Не переохладится. – Юлии стало почему-то стыдно, и она рассердилась на себя за это. – Мы сидим и разговариваем… А что ты хотела?

– Э-э-э… насчет машины. Марика звонила – она собирается на какие-то театральные курсы в Дальсланде, так что ей понадобится машина. Я сказала, что проблем не будет… Ты ведь не останешься на Эланде?

– Немного еще побуду.

У Лены с Марикой, дочерью Рихарда от первого брака, были довольно скверные отношения, но, очевидно, не настолько скверные, чтобы помешать Марике попросить у мачехи машину.

– И долго ты там собираешься быть?

– Трудно сказать… несколько дней.

– Что значит «трудно сказать»? Несколько дней – это сколько? Три? Значит, ты вернешь машину в воскресенье?

– В понедельник, – быстро сказала Юлия.

– Если в понедельник, тогда пораньше.

– Попытаюсь… Лена?

– Договорились. Привет папе и…

– Лена… Это ты спрятала фотографию Йенса в комод?

Но сестра уже успела прервать разговор.

Юлия вздохнула и тоже нажала кнопку отбоя.

– Кто это был?

– Твоя вторая дочь. Просила передать привет.

– Хочет, чтобы ты вернулась?

– Ну да. Хочет держать меня под контролем.

Она села в кресло напротив отца. Бузинный чай с медом стоял на столе. Чай уже успел остыть, но она все равно отхлебнула глоток.

– Беспокоится за тебя?

– Наверное.

«За свою машину она беспокоится, а не за меня».

– Здесь-то поспокойнее, чем в Гётеборге, – улыбнулся Герлоф, но улыбка тут же исчезла: вспомнил, что произошло утром. Уставился в пол и замолчал.

Воздух в доме постепенно прогревался. За окном уже опустилась ночь, время шло к девяти. Интересно, есть ли у него здесь постельное белье.

– Смерти я не боюсь, – вдруг произнес Герлоф. – Когда молодой был – да… столько лет на море, мели, мины, шторма… а теперь я уже слишком стар, меньше стал бояться… а когда Элла попала в больницу, так и совсем перестал. Эта осень, когда она ослепла… а потом медленно от нас уходила…

Юлия молча кивнула. Ей не хотелось думать про смерть матери.

Йенс ушел из этого дома. Почему? Две причины – во-первых, Герлофа не было дома, он чинил сети на берегу. Во-вторых, его бабушка Элла уснула сразу после полудня. В то лето она жаловалась на постоянную усталость, и ее хозяйственную неугомонность как ветром сдуло. Все это казалось совершенно необъяснимым, пока врачи не поставили диагноз. Диабет.

Йенс исчез, а его бабушка прожила еще несколько лет после этого. Растаяла постепенно, измученная горем и сознанием своей вины: как она могла уснуть в тот день?

– Когда стареешь, смерть напрашивается в друзья, – сказал Герлоф. – Или в знакомые. Хочу, чтобы ты знала… с этим я справлюсь. Я имею в виду Эрнста.

– Надеюсь.

Ей даже не приходило в голову подумать – Герлоф же потерял едва ли не самого близкого человека! Каково ему сейчас?

– Жизнь продолжается. – Герлоф отхлебнул чай.

– Так или иначе.

Они помолчали.

– Ты настаиваешь, чтобы я задавала вопросы?

– Конечно. Спрашивай.

– О чем?

– Ну… Вот, например, хочешь знать, как называлась эта круглая штука, которую кто-то столкнул с обрыва?

Юлия смотрела на него непонимающе.

– Ты видела… почти бесформенный камень. Полицейские из Боргхольма наверняка тебя спрашивали. Или Леннарт.