Мертвая зона<br />(Повести)

— Мы должны вынудить Алибека и Баба-Бегенча начать действовать, чтобы узнать, зачем они к нам пожаловали, — помолчав немного, подумав, продолжал генерал. — У вас есть какие-нибудь предложения, товарищ капитан?

Малков пожал плечами, дескать, пока ничего конкретного.

— Тогда с офицером, — генерал назвал фамилию, — уточните систему охраны.

— Есть. Повторите, пожалуйста, — обратился он к Ковешникову, — кто перед кем и как отчитывается по цепочке о деятельности переправы, где старшим у проводников был Махмуд-Кули?

— Да эта цепочка вся у нас и собралась, — ответил Ковешников. — Руководил делом Алибек Тангры-Берды. По указанию своего начальства он лично давал агентам — «пассажирам», собиравшимся переходить границу, — разные мелкие предметы. «Пассажир» вручал такой вещественный пароль проводнику, тот — Махмуду-Кули. А Махмуд-Кули через Баба-Бегенча — снова Алибеку. Получая свою вещицу назад, Алибек считал, что переправа работает как надо, не разоблачена.

— Значит, — вмешался генерал, — Алибека мог провалить только Баба-Бегенч, Баба-Бегенча — только Махмуд-Кули… Так, что ли?

— Не совсем так. Махмуд-Кули ничего не знал о Баба-Бегенче. Он знал только старую курдянку Сюргуль, живущую в одном из аулов. Ей и возвращал вещицы, служившие паролем. А уж Сюргуль находила способ возвращать их Баба-Бегенчу или самому Алибеку.

— Что представляли собой проводники Махмуда-Кули?

— Народ это, как известно, бросовый, большей частью бывшие контрабандисты-носчики, бездомные бродяги-зимогоры, — ответил Ковешников. — Они прекрасно знали местность, но перед войной сильно нуждались в заработке: границу-то мы уже в тридцатые годы надежно закрыли после разгрома банд Ибрагим-Бека, Дурды-Мурта, Бады-Дуза и других басмаческих главарей.

— Границу закрыли, а прорывы случались, — заметил Малков. — Гитлеровцы с помощью Алибека и Баба-Бегенча наладили было регулярно работавшую переправу.

— А прорывы случались, — подтвердил Ковешников. — Надо помнить, что во время войны на границе служили и немолодые, и неопытные. Вот их-то иногда и обводили вокруг пальца.

— Еще раз скажите, — попросил капитан Малков, — почему вы считаете, что гитлеровцы или их прислужники, тот же Алибек, не разоблачили или хотя бы не заподозрили Махмуда-Кули?

— Может, и заподозрили, только опоздали с расследованием, — ответил Ковешников. — Психологически объясняется это довольно просто: Баба-Бегенч обеспечивал переправу и отвечал перед Алибеком за это дело. Если он узнавал о каком-нибудь единичном провале, не в его интересах было докладывать об этом Алибеку. Да и узнать мог не вдруг. На это требовалось время: от границы до их главного стана в Змухшир-кала путь неблизкий. Рацией они наверняка пользовались только в исключительных случаях, экономили питание, боялись, чтоб не запеленговали. А если и заподозрили Махмуда-Кули и даже начали его проверять, закончить проверку не успели: война шла к концу, наверняка они уже получили инструкции во что бы то ни стало сохранить и законсервировать оставшуюся агентуру да, помолившись аллаху, спасти свои шкуры… Тут уж не до разоблачений. Так я понимаю это дело, товарищ генерал…

— Ну что же, наверное, правильно понимаешь, — ответил начальник войск. — Не ответил только, что собой представляет твой карбонарий?

— Как вы сказали?

— Как думаешь, зачем им сейчас понадобился Ашир?

— Что-то они через него должны сделать или передать такое, чему, по их понятиям, мы должны поверить. Ни к Алибеку, ни к Баба-Бегенчу доверия быть не может: убежденные враги. А вот Ашир наш человек. Значит, может быть связующим звеном между ними и нами. По-моему, так…

— Ладно… Все эти дела давно минувших дней мы выяснили для уточнения расстановки сил, — сказал генерал. — Теперь перейдем к сегодняшним проблемам, как говорится, вернемся к нашим баранам.

— С этими «баранами», — капитан Малков провел ладонью по выступившей на подбородке щетине, — и побриться сегодня не успел.

— Когда я служил срочную, — назидательно заметил генерал, — наш старшина Колесниченко всем внушал, что даже в самую трудную минуту у солдата должна найтись еще одна минута, чтобы побриться и принять надлежащий вид.

Генерал не закончил, с удивлением посмотрел на Ковешникова:

— Яков Григорьевич, ты что?

Ковешников не ответил. Такое состояние иногда называют озарением, иногда прозрением. Будто вспышка вольтовой дуги ударила перед глазами, ослепила и высветила в доли секунды то, что раньше таилось в закоулках памяти. Словно маленький камешек сорвался в пропасть и увлек за собой осыпь, осыпь — сход лавины, под которой обнажилась сама суть происходящих событий.

В стекле шкафа он увидел собственное отражение: блестящие глаза, вислый, с горбинкой нос, плотно сжатые тонкие губы. Взгляд такой, будто целился и одновременно чувствовал спиной ствол чужого пистолета: весь вопрос в том, кто раньше выстрелит.

— Яков Григорьевич, ты что, дорогой? — уже с тревогой спросил начальник войск.

Ковешников вытер платком капельки пота, выступившие на лбу, перевел дух, спросил: