Мёртвая дорога

Рогожин всегда был хорошим товарищем, особенно для тех, кто надолго уходил с ним в глухие края, куда забрасывает судьба изыскателей железных дорог. Рогожин понимал, что такое взаимная выручка, и нетерпимо относился ко всякому, кто прятался за спины в минуту опасности. Он сумел за короткий срок подобрать хороший коллектив, и уже несколько лет его партия ездила с одной линии на другую. Но, как часто случается у людей с добрым и сильным характером, семейная жизнь у Рогожина не клеилась. Когда он возвращался в Москву, к семье, его словно подменяли. Вместо весёлого, энергичного и общительного Рогожина мы видели унылого, замкнутого и хмурого нелюдима. О его разрыве с женой мы узнали только месяц назад, когда ему за это объявили по партийной линии строгий выговор. Но нелады в семье начались давно.

С первых же дней Рогожин не был счастлив в браке. Жена его была дамой с большими претензиями, хотя родилась и выросла в простой трудовой семье. Рогожин на себе испытал все её представления о «воспитанности». Она просто дрессировала его.

— Не так держишь вилку, — наставляла она. — Что у тебя за мужицкая походка — ходишь вразвалку! Голову держи выше да по сторонам не смотри.

Рогожин всегда просил начальство послать его в самые отдалённые места и бывал счастлив там, отдаваясь работе. Он с радостью сбрасывал с ног туфли и надевал сапоги, заменял шляпу и модный костюм накомарником и простой одеждой, чувствуя себя в них свободно и легко.

Ольге Ивановне так и не удалось сломить «упрямство» своего мужа. Они уже давно не терпели друг друга, и для обоих оставалось только одно — разойтись. Но после разрыва Ольга Ивановна не согласилась на развод: уже через месяц начала писать одно за другим заявления в партийную организацию Рогожина. И хотя многие товарищи сочувствовали Рогожину, ему всё же был объявлен строгий выговор — за то, что он «не сумел перевоспитать жену и, как трус, сбежал от семьи».

Сейчас он был рад, что едет в неведомые края, где можно как-то забыть о том, как разбирали его «персональное дело» на бюро, на собрании и в райкоме. Он мирно спал. Незаметно уснул и я.

На место мы прибыли только в середине дня и на противоположном, крутом берегу Оби увидели сквозь морозную дымку Салехард. Сложив вещи в старенький грузовик, мы поехали в сторону реки. Спустившись на пойму, дорога вначале шла по неширокой протоке с огромными штабелями сплавного леса по берегам. Вскоре протока соединилась с главным руслом шириной в несколько километров. По бокам дороги потянулись снежные валы, предохраняющие от заносов.

Не успели мы выехать на главное русло, как неожиданно с острова, из прибрежных кустов, выскочила упряжка оленей и понеслась по ворге, идущей параллельно дороге. Сидевший на нартах ненец подгонял оленей длинным хореем, и те неслись, не отставая от автомашины. Ненец махал нам, смеялся, а олени убыстряли бег. Минут пять шло состязание, потом олени стали обгонять грузовик, и ненец, торжествуя победу, придержал их. Он, смеясь, ещё раз помахал нам, а мы ему.

Проехав километра три по ледовой дороге, грузовик въехал в город. Его прямые и тихие одноэтажные улицы были занесены снегом. Деревянные опрятные дома с шапками снега на крышах были обнесены штакетниками и высокими заборами.

За всю дорогу навстречу нам попались один грузовик да три оленьи упряжки — вот и всё движение, если не считать редких пешеходов.

На небольшой площади стоял невысокий каменный столб; позднее мы узнали, что это знак Полярного круга и установлен он очень давно.

На десять дней раньше нас в Салехард приехали наши хозяйственники. Они заняли для экспедиции барак на берегу реки Полуй. В бараке было тепло, стояли топчаны, тумбочки, табуретки, на большом столе лежала клеёнка, на окнах висели марлевые занавески. Было уютно, а главное — не трясло и не стучали колёса.

Но сразу же в бараке стало шумно. Приходили уже обжившиеся в городе сотрудники экспедиции. Рогожин звал всех в баню, лётчики Волохович и Юркин — в ресторан «Голубой Дунай».

— Какой там «Голубой Дунай»! — вмешался начальник базы экспедиции Пономаренко. — Сейчас свой обед дома будет.

Через десять минут мы сидели за столом.

В алюминиевых мисках — копчёная и солёная рыба, в кастрюле — наваристая уха.

— Делайте пыжи из солёных муксунов — красотулечка! — угощал Пономаренко, разливая в кружки спирт.

— Может, после бани? — неуверенно возразил Рогожин.

— Конечно, после бани. А сейчас с прибытием, — отвечал расторопный хозяйственник.

— Не мешало бы спирт водой развести, — предложил Рогожин.

— Иван, воды! — крикнул Пономаренко.

В дверях появился здоровенный парень с ведром воды.

— Налей в графин и марш на кухню, — последовало новое распоряжение.

Иван, ни слова не говоря, наполнил графин и вышел, оставив ведро.

— Это что у тебя за холуй ещё? — спросил Волохович.

— Какой холуй? Рассыльный. По штату положено, — обиделся начальник базы.

— Уж больно здоров для рассыльного. Чего он только на такую должность пошёл... — засмеялся Рогожин. — А вода-то, видно, из капустной бочки? — поморщился он, понюхав воду.