Мерцание во тьме

— Мама, — сказала я наконец, переводя взгляд от входной двери на нее. Она сидела у кухонного стола, запустив пальцы в уже начавшие редеть волосы. — Ты открывать думаешь?

Она озадаченно взглянула на меня, будто я говорила на иностранном языке, так что слов не разобрать. Казалось, она меняется с каждым днем: морщинки все глубже врезаются в теряющую упругость кожу, тени под красными усталыми глазами делаются отчетливей. В конце концов она молча встала и заглянула в круглое окошко посередине двери. Скрип дверных петель и ее тихий, изумленный голос:

— Вы, Тео? Здравствуйте. Заходите.

Теодор Гейтс — адвокат, защищавший моего отца. Он прошел внутрь, ступая тяжело и медленно. Помню его сверкающий кожаный портфель, массивное обручальное кольцо на пальце. Он сочувственно мне улыбнулся, но я лишь скорчила рожу. Я вообще не могла понять, как он спать-то ночами может, если взялся защищать моего отца после всего, что тот сделал.

— Кофе не желаете?

— С удовольствием, Мона. Большое вам спасибо.

Мама проковыляла на кухню, брякнула о кухонный стол керамическая кружка. Кофейник простоял нетронутым уже трое суток, но она наполнила из него кружку и принялась рассеянно помешивать ложечкой, хотя сливки налить забыла. Потом вручила кофе мистеру Гейтсу. Тот отпил глоточек, чуть кашлянул, поставил кружку на стол и аккуратно отодвинул от себя мизинцем.

— Послушайте, Мона. Есть определенные новости. И я хотел бы сообщить вам их первым.

Она ничего не ответила — просто глядела в окошко над кухонной раковиной, уже затянутое зеленой плесенью.

— Я договорился, что ваш муж признает вину. На очень хороших условиях. Он согласен.

Тут она резко вздернула голову, словно его слова рассекли резиновую ленту, туго натянувшуюся вдоль ее шеи.

— В Луизиане есть смертная казнь, — уточнил он. — Мы не можем рисковать.

— Дети, марш наверх!

Она глянула на нас с Купером — мы так и сидели на ковре в гостиной, а я ковыряла пальцами горелую дыру в месте, куда упала отцовская трубка. Мы послушно поднялись, молча, бочком пересекли кухню и поднялись по лестнице. Оказавшись рядом со спальнями, громко захлопнули двери, после чего на цыпочках подкрались обратно к перилам. Уселись на верхней ступеньке и стали слушать.

— Вы же не думаете, что они могут приговорить его к смерти, — произнесла мама чуть ли не шепотом. — Улик-то почти никаких. Ни орудия убийства, ни тел.

— Улики есть, — возразил он. — Вы и сами знаете. Вы их видели.

Она вздохнула, потом заскрежетал по полу кухонный стул — мама подвинула его ближе к столу и тоже присела.

— И вы думаете, их достаточно для… казни? Мы ведь с вами, Тео, о смертном приговоре говорим. Это дело необратимое. Они должны быть совершенно уверены, без каких-либо поводов для сомнений…

— Мы говорим о шести убитых девочках, Мона. О шести. У вас дома обнаружены фактические улики, а свидетели подтверждают, что в дни, непосредственно предшествующие исчезновению, Дика видели рядом по меньшей мере с каждой второй из них. Но теперь, Мона, еще и разговоры пошли. Вы наверняка их тоже слышали. О том, что Лина была не первой.

— Это все высосано из пальца, — ответила она. — Нет никаких свидетельств в пользу того, что та девочка — тоже его работа.

— У той девочки есть имя, — отрезал мистер Гейтс. — Вы могли бы его и назвать. Тара Кинг.

— Тара Кинг, — прошептала я, прислушиваясь, как оно звучит у меня на губах. Про Тару Кинг я никогда не слышала.

Купер резко вытянул руку и вцепился мне в локоть.

— Хлоя, — прошипел он мое собственное имя, — помолчи.

В кухне повисла тишина — мы с братом уже затаили дыхание, ожидая, что мама сейчас появится внизу лестницы. Но она заговорила снова. Не расслышала, наверное.

— Тара Кинг убежала из дома, — проговорила мама. — Сама сказала родителям, что хочет уйти. Оставила записку, и было это чуть ли не за год до того, как все началось. Не вписывается в картину.

— Мона, это ничего не значит. Она все еще не нашлась, никто о ней ничего не слышал, а у присяжных уже кончается терпение. Рассуждать они не способны, эмоции бьют через край.

Мама замолкла, не желая ничего отвечать. Заглянуть в кухню я не могла, но способна была вообразить всю картину — как она сидит, плотно скрестив руки на груди, а ее взгляд где-то блуждает, забираясь все дальше и дальше. Мы уже начали тогда терять свою маму, и процесс этот все ускорялся.

— Понимаете, все очень нелегко. Когда дело уже превратилось в сенсацию, — пояснил Тео. — Его лицо постоянно в телевизоре. Люди уже все для себя решили, их не переспоришь.

— Поэтому вы хотите, чтобы он сдался.

— Я хочу, чтобы он остался жив. Если признать вину, прокурор не будет требовать смертной казни. Выбора у нас нет.

В доме снова сделалось тихо — так тихо, что я начала беспокоиться, как бы они не услышали нашего дыхания, пусть медленного и затаенного, мы ведь были совсем рядом.

— Если у вас нет чего-то еще, от чего я бы мог отталкиваться, — добавил адвокат. — Чего-то такого, о чем вы мне до сих пор не сказали.