Мерцание во тьме

— Папа не на Лину тогда пялился, — говорю я, вспоминая выражение его лица — рассеянное, даже какое-то испуганное. Поглощенное терзающей его сознание невысказанной мыслью — что его сын присматривается сейчас к новой жертве. — Тогда, на фестивале. Он смотрел на тебя.

— После Тары. — Теперь, когда Купер начал говорить, слова текут, как я и ожидала, куда свободней. Я смотрю на его бокал, на лужицу вина на самом донышке. — Он на меня все время так смотрел. Как будто знал.

Тара Кинг. Сбежавшая из дома за год до того, как все началось. Тара Кинг, девочка, о которой Теодор Гейтс поспорил с мамой. Загадка, не вписавшаяся в схему. Никто ничего не смог доказать.

— Она была первой, — говорит Купер. — Я тогда уже начал задумываться. Каково оно было бы.

Мой взгляд против воли устремляется в угол, где когда-то стоял Берт Родс.

Ты себе хоть представляешь, что это такое? Я ночами не спал. Воображал.

— И вот как-то вечером заметил ее. На обочине, одну.

Я вижу все это ярко, словно в кино. Хочется кричать в пустоту, чтобы остановить надвигающуюся опасность. Но никто не услышит, никто не станет слушать. Купер в отцовской машине. Он только что начал водить — и наверняка ощущал свободу, подобную глотку свежего воздуха. Представляю себе, как он остановил машину, молча сидел за рулем и наблюдал. Всю жизнь его окружали целые толпы: в школе, в спортзале, на фестивале кто-нибудь обязательно оказывался рядом и не желал уходить. Однако сейчас он был один и почувствовал шанс. Тара Кинг. Тяжелый чемодан на плече, оставленная на кухне записка. Уходит из дома, убегает. Когда она исчезла, никто ее даже искать не пытался.

— Помню, я еще удивился, как все просто, — продолжает Купер, впившись глазами в поверхность стойки. — Руки на горле, и движения просто… замирают. — Он замолкает, смотрит на меня. — Тебе точно нужно это слышать?

— Купер, ты мой брат, — говорю я и накрываю его ладонь своей. Сейчас меня от прикосновения к его коже тошнит. И хочется куда-нибудь сбежать. Тем не менее я заставляю себя произнести слова, его слова, которые, как я знаю, прекрасно срабатывают. — Расскажи мне обо всем.

— Я все ждал, что меня поймают. Ждал, что кто-нибудь объявится у нас дома — полиция или уж не знаю кто… но никто не пришел. Даже разговоров никаких не было. И тогда я понял… что мне все может сойти с рук. Никто ничего не знал, только…

Купер снова прерывается, сглатывает комок, будто понимает, что его следующие слова ударят меня больней, чем все, что уже прозвучало.

— Только Лина, — заканчивает он. — Лина знала.

Лина — которая тоже все время гуляла ночами в одиночку. Вскрывала запертую дверь спальни, выбиралась наружу и бродила во тьме. И заметила Купера в машине, которая медленно ехала за шагающей вдоль обочины и ничего не подозревающей Тарой. Лина его видела. И она не была влюблена в Купера; она проверяла его, дразнила. Она единственная на свете знала его тайну, и эта власть ее пьянила, заставляла, как ей это было свойственно, играть с огнем, придвигаясь все ближе и ближе, пока он не опалит кожу. Покатал бы меня как-нибудь на машине, что ли! — крикнула она ему через плечо. Окаменевшая спина Купера, засунутые глубоко в карманы руки. Ты ведь не хочешь стать такой, как Лина. Я представляю ее лежащей на траве, по щеке ползет муравей — но она не шевелится. Не мешает ему ползти. Мы взламываем дверь в спальню Купера; улыбка, искривившая ее губы, когда он нас застал, — все понимающая, и упертые в бока руки; она ему чуть ли не вслух говорит: «Смотри, что я могу с тобой сделать».

Лина была неуязвимой. Все мы так думали, даже она сама.

— Лина была для тебя камнем на шее, — говорю я, изо всех сил пытаясь проглотить царапающие горло слезы. — И пришлось от нее избавиться.

— А потом, — он пожимает плечами, — смысла останавливаться уже не было.