Мерлин

Я совершил необходимые визиты вежливости, а потом постарался, не привлекая внимания, осмотреться во дворце. Первым моим откры­тием оказался молоденький кравчий по имени Пеллеас. Никаких осо­бых обязанностей у него не было, так что я завязал с ним дружбу. Он с охотой показал мне дворец, я же был рад такому толковому прово­днику. Пеллеас кое-что знал о придворной жизни и не делал секрета из своих знаний.

— Все, что ты здесь видишь, построено позже, — сказал он мне в ответ на мои расспросы. — Чуть дальше по берегу есть старая кре­пость — башня и загон для скота, ничего больше.

В предшествующие два дня мы исследовали многочисленные двор­цовые постройки, но так и не нашли того, что я искал. Время поджи­мало — Гвендолау с Барамом заканчивали переговоры.

— Отведи меня туда, — сказал я.

— Сейчас?

— Почему нет? Разве кравчий не должен исполнять любое жела­ние гостя?

— Но...

— Я желаю непременно осмотреть ту башню, о которой ты гово­рил.

Мы оседлали коней и немедленно тронулись в путь, хотя солнце уже клонилось к закату. Морские обрывы в Ллионессе по-своему кра­сивы: одинокие и зубчатые, возвышаются они над волнами, что не­устанно бьют в основания черных скал и раз за разом расстилаются белой пеной. С морской стороны редкие смельчаки-деревья выраста­ют кривыми и уродливыми — их тонкие, изломанные ветви постоянно плещут на ветру.

Дорога к башне шла с подветренной стороны холмов, так что мор­ской ветер не очень нам досаждал, но ритмичные удары волн в глубо­ких подземных гротах отдавались под копытами наших коней.

Солнце коснулось водной глади, и далекий горизонт залило рас­плавленной медью, когда мы наконец увидели башню. Что бы ни гово­рил Пеллеас, выглядела она величественно. Многие британские коро­ли, заполучив такую, и не мечтали бы о большем. Она была сложена из того же странного белого камня, что и дворец Белина, а лучи пред­закатного солнца окрасили ее в цвет старой кости. Четырехугольная в основании, она венчалась круглыми башенками, и с дороги казалась толстой шеей с лицами на все четыре стороны света.

Так вот где последние дети Атлантиды вступили на чужой непри­ютный берег. Вот куда вынесло три потрепанных бурей корабля, вот где Аваллах и Белин поселились, прежде чем отправиться на завоева­ние новых земель.

Крепость окружал земляной вал с каменным загоном для скота, теперь местами разрушенным. Вереск цвел повсюду, словно второе море, выстилая землю и взбираясь на каменное основание башни. Мы привязали лошадей с внешней стороны вала и через пролом в стене проникли во двор.

Башня казалась необитаемой, но усилившееся чувство тоски, без­надежности явно говорило о том, что я у цели. В башне кто-то есть, и я скоро узнаю, кто.

Мы вошли во двор, наши тени легли на заброшенную землю и по­темневший камень. Пеллеас робко окликнул хозяев, никто не ото­звался; впрочем, мы и не ждали ответа. Мой спутник толкнул дере­вянную дверь, и мы вошли.

Сквозь узкие стрельчатые окна струился закатный свет, но внутри уже царила тень. Напротив входа висел над очагом котел и стояли два кресла, но пепел в очаге давно остыл.

В дальнем конце комнаты была деревянная лестница наверх. Я на­правился к ней. Пеллеас взял меня за локоть и покачал головой.

— Там никого нет. Идем отсюда.

— Все будет хорошо, — отвечал я, однако слова мои прозвучали жалко и неубедительно.

Верхний ярус был разделен на множество комнатушек, соединен­ных друг с другом. Дважды я видел в раскрытые окна море и раз — дорогу, по которой мы приехали. В одной из комнат обнаружилась еще одна лестница, каменная. Она привела нас в единственную камор­ку под крышей.

Я вошел в нее первым. Пеллеасу не по вкусу были мои поиски, и если он все-таки шел следом, то лишь из страха остаться одному.

Сперва я подумал, что сидящий в кресле у окна мертв — может быть, умер только что, сегодня, час назад. Однако, когда я пересту­пил порог, он повернул голову, и стало ясно, что он спал. Судя по ви­ду, он проспал не один год.

Его белые, тонкие, как паутина, волосы висели клоками, иссохшие руки были сложены на груди, и я видел желтые, непомерно отросшие ногти. Лицо казалось лицом покойника — серое, в коричневых пят­нах, лысину как будто проела моль. Запавшие, с красными веками глаза слезились.

С этим жалким обликом никак не вязалось его одеяние — богатое, бархатное, расшитое замысловатыми знаками золотой и серебряной нитью. Правда, висело оно на нем, как саван.

Он ничуть не удивился, и я видел, что это не притворство.

— Итак, — произнес он несколько мгновений спустя.

Пеллеас потянул меня за рукав.

— Я — Мерлин.

(Я нарочно назвался тем именем, под которым меня знали родичи моей матери.)

Он не подал виду, что оно ему знакомо, просто спросил:

— Зачем ты здесь?

— Я искал тебя.

— Ты нашел. — Он положил руки на колени. Они мелко подраги­вали.

Да, я нашел его и теперь не знал, о чем говорить.

— Что дальше, Мерлин? — спросил он, чуть помолчав. Глаза он не поднял. — Убьешь меня?

— За что? Я не желаю тебе зла.

— А что? — выговорил несчастный. — Смерть — единственное, что мне осталось, и я ее заслужил.