Мерлин

— Не бойся, Мирддин, я не стремлюсь к золоту. — Он раскинул руки и медленно повернулся. — Здесь мы начинаем, и это хорошее на­чало. Предвижу время, когда на каждом холме будет часовня и в каждом городе — церковь.

— Мелвис сказал, ты строишь еще и монастырь.

— Да, неподалеку отсюда, чтобы и жить по отдельности, и видеть­ся часто. Начнем с шести братьев, они приедут из Галлии по весне. Тогда и работа пойдет быстрее. Но главное — школа. Если мы хотим насадить на этом острове Истину, надо учить. Нужны книги и учителя.

— Прекрасный сон, Давид, — сказал я.

— Это не сон, а предвидение. Я знаю, Мирддин, так и будет.

Мы еще немного поговорили, потом вышли прогуляться по нетро­нутому снегу до озерца. У меня возникло предчувствие, что это не­спроста: под ложечкой засосало, голова стала пустой. Мы подошли к кустам у озерка возле того места, где олени, чтобы напиться, разбили тонкую корочку льда.

Кусты — три невысоких орешины — скрывали за собой дубовый столбик с привязанной крест-накрест перекладиной. Я долго стоял и смотрел на земляной холмик под снегом, прежде чем обрел голос:

— Хафган?

Давид кивнул.

— Он умер прошлой весной. Мы только-только заложили фунда­мент. Он сам выбрал это место.

Я осел на колени прямо на снег и ничком растянулся на могиле. Земля была холодная, холодная и жесткая — тело моего наставника лежало глубоко в промерзшей земле. Не для него кромлех и курган — его кости покоятся в земле, посвященной иному Богу.

Снег таял там, куда падали мои слезы.

"Прощай, Хафган, друг мой, да будет легким твой путь. Великий Свет, упокой его душу и покрой ее Своей любящей добротой. Он чест­но служил Тебе тем светом, который нес в себе".

Я встал и стряхнул снег с одежды.

— Он мне не рассказывал, — промолвил Давид, — но я понял, что у вас что-то случилось по дороге в Гвинедд и это его огорчило.

Да, еще бы ему было не огорчиться!

— Он надеялся привести к Истине Ученое Братство, но они отказа­лись. Как архидруид, он, полагаю, увидел в этом непочтение к его власти и открытый бунт. Они повздорили, и он распустил Ученое Братство.

— Я предполагал что-то в таком роде. Когда он вернулся, мы мно­го с ним говорили... — Давид тихо рассмеялся... — о самых темных богословских вопросах. Он хотел знать все про Божию милость.

— Судя по тому, что он лежит в освященной земле, ответ все-таки сыскался.

— Он сказал, чтобы его похоронили здесь, не потому, мол, что в церковной земле костям будет покойнее, но в качестве знака, дабы все видели его верность Господу Иисусу. Я думал, он захочет лежать в Каеркеме, среди соплеменников, но он был непреклонен. "Слушай- ка, брат-священник, — сказал он, — дело не в земле: глина есть гли­на, и камень есть камень. Просто я хочу, чтобы те, кто будет меня ис­кать, нашли меня здесь". И мы исполнили его волю.

Это было очень похоже на Хафгана. Я легко мог представить, как он произносит эти слова. Значит, он не умер в Гвинедде, как собирал­ся. Может быть, после стычки с друидами он изменил решение.

— Как он умер?

Давид недоуменно развел руками.

— Его смерть — загадка для меня, да и для всех остальных. Он был здоров и весел — я видел его у Мелвиса, мы поговорили и выпи­ли. На следующий день он скончался, говорят, во сне. Он пел у Мелвиса после ужина, потом сказал, что утомился, и ушел в свою комнату. На следующее утро его нашли в постели уже остывшим.

— Он умер с песней на устах, — прошептал я.

— Да, кстати! — воскликнул Давид. — Он кое-что для тебя оста­вил. Я на радостях чуть не позабыл. Идем.

Мы вернулись к церкви, при которой у Давида была своя комнат­ка. Тростниковая лежанка, застеленная овчиной, стол и табурет у оча­га, плошка и котелок — вот и все его пожитки. В углу у лежанки сто­яло что-то, завернутое в ткань. Я сразу понял, что это.

— Хафганова арфа, — сказал Давид, поднимая и протягивая ее мне. — Он просил сберечь ее до твоего возвращения.

Я взял такой любимый инструмент и с благоговением развернул. Дерево тускло блеснуло в слабом свете, струны легонько загудели. Хафганова арфа... сокровище. Сколько раз на моей памяти он касал­

ся ее перстами! Сколько раз я сам играл на ней, покуда учился! Это едва ли не первое, что я о нем помню: длинная закутанная фигура у очага, склоненная над арфой, из которой льется в ночь живая и вол­шебная музыка. Или еще: он стоит в королевском чертоге, смело уда­ряет по струнам и поет о великих деяниях и великих ошибках, славе, надеждах и муках витязей нашего народа.

— Он знал, что я вернусь?

— Ни минуты не сомневался. Сказал: ״Отдай Мирддину, когда вернется. Ему нужна будет арфа, я всегда хотел, чтоб она досталась ему".

"Спасибо, Хафган. Ты бы удивился, узнав, когда и где я играл на твоей арфе".

Мы вернулись на виллу как раз к обеду. Мама и Гвендолау у в ле- ченно беседовали, не видя и не слыша ничего вокруг. Мелвис и Барам ели в обществе двух подвластных Мелвису вождей из северной части страны.

— Садитесь с нами, — позвал Мелвис. — Есть новости из Гвинед- да.

Один из вождей, смуглолицый, с короткими черными волосами и бронзовой гривной на шее (его звали Тегур) сказал: