Мерлин

— Твое гостеприимство — вполне достаточный повод.

— Не говоря уже о моей дочери, — с улыбкой добавил он.

— Она и впрямь прекрасна, — сказал я. — А ее воспитание делает честь ее отцу.

В этот миг появилась сама Ганиеда и сразу увидела оседланную ло­шадь.

— Так ты уезжаешь!

-Да.

— Мерлин три года не был дома, — мягко заметил Кустеннин. — В плен попал еще мальчишкой, а теперь, можно сказать, взрослый мужчина. Пусть едет.

Она величаво приняла отказ, хотя я видел, что она расстроена.

— Ладно, но его нельзя отпускать одного. Пошли кого-нибудь про­вожатым.

Кустеннин задумался.

— Кого же ты посоветуешь?

— Пошли Гвендолау, — просто отвечала она, как будто ничего естественней и быть не могло. Они разговаривали, словно меня здесь нет, но сейчас Ганиеда обернулась ко мне:

— Мой брат не помешает тебе в дороге?

— Нет, конечно, — отвечал я, — но это не нужно. Я найду дорогу.

— А заодно и смерть в снегу, — сказала Ганиеда. — Или хуже — на острие разбойничьего копья.

Я рассмеялся.

— Пусть разбойники прежде меня поймают.

— А ты такой ловкий? Такой неуязвимый? — Она выгнула бровь и сложила руки на груди. Будь у меня Архимедов рычаг, я все равно не сдвинул бы ее с места.

Нет нужды говорить, что я тронулся позднее задуманного, зато с двумя спутниками. Гвендолау охотно согласился меня сопровождать, но сказал, что возьмет своего человека, Барама. ״Чтоб не возвращать­ся в одиночку, если ты встретишь своих друзей".

Я не мог ничего возразить на это.

Лишний человек означал не только лучшую защиту, но и неизбеж­ную задержку. Впрочем, к полудню провизию и фураж погрузили на вьючную лошадь, и мы покинули замок Кустеннина. Ганиеда стояла, выпрямившись, и не махала рукой, а просто не отводила взгляда, пока мы не скрылись из глаз.

Через два дня мы въехали на старую римскую дорогу над Ардерид- дом. Она шла прямо, как стрела. Если не считать густого боярышника и зарослей папоротника по обочинам, не было видно никаких призна­ков разрушения. Римляне строили на века, чтобы их труд пережил са­мо время.

Тут мы двинулись поскорее, несмотря на начавшиеся ливневые дожди. Днем ехали под набухшим стальным небом, низвергавшим на нас потоки воды; ночью ледяной ветер качал деревья, и волки выли в холмах. Мы настолько вымокли и промерзли, что не согревались да­же у костра.

Гвендолау оказался прекрасным спутником и поддерживал в нас дух, насколько позволяла непогода. Он распевал нелепейшие песенки и рассказывал длинные, неимоверно запутанные истории о своих охот­ничьих подвигах. Послушать его — так все зверье в лесах трепещет при одном его имени. Еще он поведал, что случилось в мире, пока я был у Подземных жителей. Мне он нравился, и я не жалел, что мы едем вместе.

Барам, напротив, был неразговорчив и сдержан. Он без лишних слов делал свое дело, уверенно правил лошадьми и следил за дорогой.

Ничто не ускользало от его внимания, хотя, если его не спрашивать, он оставлял свои наблюдения при себе. Часто, когда мне казалось, что он с головой ушел в свои мысли, лицо его расплывалось в улыбке в ответ на балагурство Гвендолау.

Вечером пятого дня мы были в Лугуваллии, который местные жи­тели зовут Каерлигвалид, или, чаще, Каерлигал. Я предлагал про­ехать его быстрее и заночевать у дороги — очень уж не хотелось меш­кать так близко от цели. Однако Гвендолау не пожелал об этом и слышать.

— Может, ты, Мирддин, и в силах ехать без остановки, как банши, а я нет. Если я не просохну, мои кости размякнут и превратятся в ка­шу. Шкура уже давно размокла. Мне нужно глотнуть теплого и за­браться под крышу, с которой не льет всю ночь. Короче, заворачива­ем в корчму.

Молчаливый Барам встал на его сторону, и мне оставалось лишь согласиться.

— Ладно, будь по-вашему. Но я здесь впервые. Корчму ищите сами.

— Положись на меня. — Гвендолау пришпорил лошадь, и мы га­лопом влетели в город. Наше появление вызвало у жителей интерес, впрочем, вполне доброжелательный. И вскоре Гвендолау, который убедил бы даже устрицу раскрыть перед ним свои створки, обзавелся полудюжиной друзей и добился того, чего хотел. Сказать по правде, путников здесь не видали давным-давно и любую новость ловили с от­крытым ртом.

Корчма оказалась старым строением в римском стиле с большой общей комнатой, маленькими спальнями и конюшнями, которые от дома отделял чисто выметенный двор — в прежние дни сановники редко приезжали верхом. И дом, и конюшни были сухие и чистые, корма для лошадей хватало.

Другими словами, место было теплое и уютное, пропахшее пивны­ми и хлебными дрожжами. В очаге горели дрова, на вертеле жари­лось мясо. Барам без единого слова шагнул к очагу, подтащил табу­рет и уселся, вытянув к огню длинные ноги.

— Теперь, когда казармы опустели, — сказал владелец, с любо­пытством глядя на нас, — мы редко видим новые лица.

Его собственное лицо было круглым и красным — он явно не отка­зывал себе в еде и питье.

— Казармы опустели? — удивился Гвендёлау. — То-то я вижу: у ворот никого. Но вряд ли это давно.