Мера бытия

Обратно в казарму брёвна и доски волочили на себе, цугом впрягшись в старую повозку на резиновом ходу. Грязные, мокрые, усталые, голодные, но живые.

После дров пятерым девушкам дали увольнительную до десяти часов вечера, и Катины ноги не послушались разума, пронеся её мимо серого дома, в котором, по словам Генки, жил Сергей.

День клонился к вечеру, натягивая на небо маскировочную сетку, сотканную из серых сумерек с тушами аэростатов. Подняв голову, Катя увидела самолёты.

«Мессершмиттов» она насчитала пятнадцать, а наших самолётов всего семь. Сердце тревожно сжалось. Казалось, что чёрная свора неизбежно превратит наши истребители в крошево. Но они построились в круг и начали медленно вращаться, прикрывая один другого. Фашисты тоже построились в круг, в два раза больший, и двинулись в противоположном направлении. Не в силах оторвать глаз от этой смертельной карусели, Катя прошла несколько шагов вперёд, споткнулась и упала. Пока она поднималась, немецкие самолёты разом набрали высоту и улетели, а из облака вынырнуло несколько советских истребителей, подоспевших на помощь.

Катя перевела дух — бомбёжка ненадолго откладывалась. Но скоро стервятники снова прилетят и в городе вспыхнут пожары.

Почему в небе безраздельно властвуют фашисты и огромный Ленинград прикрывает лишь горстка отчаянных смельчаков, Катя понять не могла. Перед войной она со всей страной распевала марш авиации «Нам Сталин дал стальные руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор» и была твёрдо уверена, что советская авиация шутя справится с любым врагом. Но пришла война, наши войска несут огромные потери, фашисты подбираются к Кавказу, Ленинград в осаде, идёт битва за Москву, и никто уже не заговаривает о близком конце войны.

Дом Сергея она нашла, когда свернула за угол. Сначала думала на соседний, но Генка ясно сказал «серый», а других серых домов не виднелось. Тьма на улице быстро сгущалась, не позволяя рассмотреть лепнину вдоль крыши, искрошенную разрывом снаряда.

Передвигаться приходилось почти наугад, ориентируясь на светящиеся кружки на пальто прохожих. Деревянные брошки, намазанные фосфором, пользовались большим спросом, поэтому по вечерам казалось, что по улицам бродят призраки с единственным зеленоватым глазом в области груди.

Снова завыла воздушная тревога, и Катя ускорила шаг, задев плечом незнакомую женщину.

— Извините.

Она собиралась пройти мимо, но женщина вцепилась руками в Катин ватник и лихорадочно забормотала:

— Послушайте, послушайте, это про нас, ленинградцев. — Откинув назад голову, укутанную в вязаный платок, она продекламировала:

Покуда небо сумрачное меркнет,
мой дальний друг, прислушайся, поверь.
Клянусь тебе, клянусь, что мы бессмертны,
мы, смертью попирающие смерть[12].

Стихи звучали, как точно отлитые пули, бьющие прямо в цель.

У Кати вырвалось:

— Чьи это стихи?

— Моей знакомой Ольги Берггольц, — сказала женщина. — Вы, наверное, слышали её по радио.

— Конечно, слышала! — с жаром воскликнула Катя, воображая, как расскажет девушкам, что случайно встретила знакомую самой Ольги Берггольц, чьи стихи записывают в тетради и заучивают наизусть.

Катя хотела расспросить женщину подробнее, но та отпустила её ватник и побрела дальше, пошатываясь на каждом шагу.

«Умрёт скоро и станет бессмертной, как в стихах», — с горечью подумала Катя, глядя ей вслед. Смерть в Ленинграде успела стать делом обыденным, и помочь всем представлялось невозможным.

Но что-то её будто в сердце толкнуло.

— Постойте, подождите! — Скользя сапогами по наледи, Катя догнала незнакомку и взяла её под руку. — Пойдёмте, я вас провожу.

* * *

Нормы выдачи хлеба с 20 ноября по 25 декабря 1941 года: рабочим — 250 граммов; служащим и членам их семей — 125 граммов; личному составу военизированной охраны, пожарных команд, истребительных отрядов, ремесленных училищ и школ ФЗО, находившемуся на котловом довольствии — 300 граммов.

* * *

Женщина шла рядом с Катей покорно, как маленькая, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы передохнуть. В темноте Катя не могла разглядеть лицо, но судя по голосу, женщина была не старая, а средних лет.

Дойдя до подъезда, она потянула на себя скрипучую дверь и сказала:

— У меня украли карточки, мне нечем вас угостить.

— Мне ничего не надо, я просто провожу вас, — отозвалась Катя.

Ноги на обледенелом полу разъезжались в стороны. С сомкнутыми руками Катя и женщина стали подниматься вверх по лестнице, поддерживая друг друга, словно близкие люди.

— Нам сюда. — Женщина толкнула ладонью незапертую дверь, и они вошли в абсолютно тёмный коридор, пронзённый леденящим холодом.