Мера бытия

— Я побегу, Егор Андреевич, мне на дежурство. — Ей хотелось сказать ему что-нибудь ласковое, но слова не шли, поэтому она просто чмокнула его в щеку, обросшую жёсткой щетиной.

Пересекая двор, Катя остановилась у скамейки и на минутку присела, зябко передёрнув плечами. Где-то вдали, в другом квартале надсадно выла сирена и гремели разрывы снарядов, наступала обычная ленинградская ночь, в которой многие не доживут до рассвета.

— Катя, привет! — Она обернулась на мальчишеский голос и встретилась глазами с Генкой. Тот смотрел на неё, не скрывая восхищения. — Везёт тебе, в МПВО взяли. Я тоже ходил, говорят — малолетка. Как зажигалки тушить, так взрослый, а воевать — так малолетка. — На его худом лице собирались старческие морщины, но голос звучал весело. — К тебе тут шофер приходил.

— Да? — Позабыв про сдержанность, Катя вспыхнула. — И что хотел?

— Не знаю, — Генка пожал плечами, — он не сказал. Сказал только, что живёт отсюда неподалёку. Через две улицы серый дом.

— Ну и пусть живёт. Мне до него дела нет.

Вскочив, Катя поправила медицинскую сумку и размашисто пошагала прочь, в мозглую блокадную тьму.

* * *

Всего в канун праздника 7 ноября на город упало более 100 бомб весом от 50 до 1000 килограммов. Среди них были впервые сброшены на Ленинград бомбы замедленного действия с часовыми механизмами и противосъёмными приспособлениями. Попытка вынести и разрядить одну такую бомбу закончилась трагически. Она разорвалась, убив 5 и тяжело ранив 8 бойцов МПВО. Но из другой бомбы инженер А. Н. Ханукаев всё же извлёк часовой механизм. Ценой неимоверного нервного напряжения удалось ему предотвратить взрыв и разобраться в устройстве взрывателя подобного типа[11].

* * *

Проводив Катю, Егор Андреевич встал и, шаркая ногами, подошёл к шкафу, где лежал кусочек сухаря. Он ел его третий день, по крошкам бросая в кипяток. Пережжённая корочка придавала кипятку цвет настоящего чая, и можно было думать, что одновременно и попил, и поел.

От бессилия, что во вверенном ему хозяйстве начали умирать люди, Егору Андреевичу хотелось крушить кулаком стены. Была у него когда-то такая сила в руках, пока голод его крючком не согнул. Взять хотя бы Евсееву — на редкость крепенькая была старушка. Егор Андреевич вспомнил, как она въезжала в дом, дай Бог памяти, лет пятнадцать назад. На подводе, запряжённой сивой кобылой, плашмя лежал шкаф, на шкафу полосатый тюфяк, а на тюфяке сидела кругленькая женщина с фикусом в руках. Всем, кто встречался ей на пути, Евсеева кивала головой с таким усердием, что колыхались листья фикуса, и сообщала, что её зовут Полина Ильинична.

А когда началась война, Евсеева принесла в домоуправление две пары валенок:

— Егор Андреевич, отдай кому-нибудь из эвакуированных. Им нужнее. По Гражданской войне помню, что эвакуация хуже пожара. Сама без оглядки бежала, когда в нашу волость петлюровцы пришли.

Егор Андреевич протяжно вздохнул, выдавливая воздух из слипшихся лёгких:

— Эх, Ильинична, Ильинична, теперь ты эвакуировалась на тот свет. Там примут в чём есть.

Отхлёбывая из стакана буроватую жижу, Егор Андреевич вдруг почувствовал себя очень старым. Тяжело хоронить однолеток. А молодых ещё труднее.

Он снова отошёл к столу. После горячего кипятка наваливалась дремота. Сколько он уже не спал? Пожалуй, вторые сутки.

Вчера целый день гремела тревога за тревогой. Ночью он с фонариком ходил проверять посты на крыше, а сегодня с самого утра наведался в ЖЭК заполнить данные на продуктовые карточки и договориться насчёт вывоза металлолома. У ленинградских заводов заканчивалось сырье для производства оружия, и Ленгорисполком дал задание жилуправлениям повсеместно организовать сбор металлолома.

Цепочку размышлений прервал осторожный стук в дверь:

— Егор Андреевич, к вам можно?

— Заходите.

Когда в приоткрывшуюся дверь с улыбочкой вошёл Гришин, Егор Андреевич обратил внимание, что Михаил Михайлович совершенно не похудел и не опух, а выглядит свежим, можно даже сказать, отдохнувшим. Кожа не землистая, как у большинства ленинградцев, и ступает уверенно.

— Слушаю вас, товарищ Гришин.

Михаил Михайлович с осторожностью переместил тело на стул и достал из кармана бумажку: