Мера бытия

Когда в груди всё стало спекаться от жары, Катя оперлась на лопату и поискала глазами бочку с водой. Кругом, сколько видит глаз, колыхалось море людских голов и спин. Женщины, подростки, дети, старики. Тысячи и тысячи людей строили здесь оборонительные рубежи. Рабочую силу привозили сюда грузовиками из Ленинграда и области. Выдавали лопаты, и люди вставали в строй без суеты и жалоб на плохое здоровье или немощь.

По твёрдости ссохшаяся земля не уступала камню, и Катя уже успела сломать один черенок лопаты. В воздухе стояло марево красноватой пыли, которая забиралась в ноздри и хрустела на зубах. Катя вздохнула: попить, перевести дух и снова копать, стараясь не обращать внимания на ободранные в кровь ладони и гул самолётов над головой.

Сегодня их бомбили уже дважды. Говорят, убило пять или шесть человек. Убитых оттащили в сторону и положили в тени лохматой сосны. Хоронить времени не оставалось, все понимали, что работа не должна останавливаться, слишком велика оказывалась цена промедления.

Воду на окопы привозили в молочной цистерне с краником. С жадностью допивая из жестяной кружки, Катя вообразила, что вода пахнет парным молоком. Последние капли она вылила себе на лицо.

Донимала жара, и до крови кусали слепни. Но ей ничего, она молодая, а вот мама…

Держа кирку двумя руками, мама выворачивала слежавшийся пласт целины, заросший пожухлой травой. Несмотря на жару, её лицо было очень бледным, почти меловым, с тёмными кругами под глазами. У Кати сжалось сердце. Весной мама тяжело болела, и её до сих пор донимала одышка. Порой она закатывалась надсадным, хриплым кашлем, от которого в груди словно булькало кипящее варево. Болезнь оказалась настолько прилипчивой, что маме — учительнице литературы — пришлось пропустить третью четверть. По её понятиям это считалось совершенно недопустимым.

— Учитель, как солдат, всегда должен стоять в карауле, — однажды сказала она Кате, — и если ты выберешь профессию учителя, то должна помнить, что на первом месте у учителя всегда его ученики, а на последнем — он сам.

Почувствовав на себе Катин взгляд, мама подняла голову и улыбнулась, давая понять, что у неё всё в порядке. Мама не любила показывать свою слабость, и на Катиной памяти плакала только один раз много лет назад, когда держала в руках какую-то посылку.

Когда Катя подошла к окопу, раздался нарастающий гул самолётов, а потом защёлкали горошины выстрелов. Немецкий лётчик в широких чёрных очках опустил самолёт так низко, что стало видно его лицо с распахнутым ртом. Наверное, он кричал что-то весёлое или пел песню.

— Мама!

— Катя!

Они одновременно бросились друг к другу, скатившись в только что вырытый ров. Из-за усталости страх не ощущался, а обстрел воспринимался как временная передышка. Справа и слева лежали женщины и дети. Чей-то тяжёлый ботинок ударил Катю в лицо и рассёк скулу. Самолёт барражировал над окопом, утюжа пространство тёмным железным брюхом. Где-то в дальнем конце траншеи пронзительно крикнула женщина.

Размазывая кровь по щеке, Катя стала выкарабкиваться из-под груды тел. Казалось бессмысленным лежать и ждать, когда тебя застрелят. Хоть стой, хоть лежи — ты всё равно цель.

— В неподвижную мишень попасть проще, а если мы будем копать, то хоть на одну лопату, но придвинем победу.

— И то правда, — ответила мама и первая встала во весь рост, — всё в воле Божией.

— В Божией, так в Божией. — Катя не стала спорить, хотя не верила, что Божию волю может творить весёлый убийца на чёрном самолёте, похожем на летающий гроб.

Вслед за ними поднялась худая женщина со впалыми глазами и жилистыми руками. Не разговаривая, она вонзила лопату в землю так яростно, словно хотела перерубить напополам земной шар. Глядя на работающих, люди поднимались один за другим. Через мгновение окоп снова наполнился звоном металла и рёвом машин, подвозивших бетонные надолбы. Теперь на обстрел никто не обращал внимания. Падающих поднимали, оттаскивали в сторону и снова начинали выворачивать тяжёлый грунт пополам с камнями.

Когда самолёт отвернул в сторону, мама с Катей взялись за носилки со скользкими ручками.

Мама вдруг сказала:

— Послушай, Катя, если меня убьют, то ты должна…

Страшная мысль о маминой смерти холодком проскользнула в горло:

— Как убьют?! Мама, что ты такое говоришь? Тебя не могу убить! — От собственного крика у Кати заложило уши.

Мама повысила голос, сказав с ровной учительской интонацией:

— Если меня убьют, то ты должна пробираться в Ленинград к моей сестре.

От удивления Катя едва не выпустила из рук носилки:

— Мама, у тебя что, есть сестра? Я думала, что у нас нет родственников! Почему ты мне раньше ничего не говорила?

Она через плечо оглянулась на маму, поразившись её отрешённому взгляду, направленному сквозь пространство.

— Тебе не надо было про неё знать, — сказала мама после паузы, перемежая слова свистящим дыханием. — В последний раз мы с Людой виделись до твоего рождения.