Мера бытия

Пусть её голос услышат во всех деревнях, куда раньше долетал звук колокола. Сейчас от него остались ржавые стропила да обрывок кручёной верёвки, небрежно перекинутой через балку.

Уже собираясь спуститься, Катя вдруг заметила в углу пола небольшой медный крестик, лежавший рядом с корочкой хлеба. Крест и хлеб — неизвестно почему, но эти два слова слились у неё в единое целое. Она не могла уйти, оставив их валяться здесь на поломанных досках. Опасаясь рухнуть вниз, Катя осторожно дотянулась до находок и сунула их в карман шаровар.

* * *

Хотя квадратный рупор ретранслятора шуршал помехами, речь Молотова слушали забывая дышать. Казалось, даже куры перестали квохтать, в тревоге замерев под широкими досками крыльца сельсовета.

Слова из ретранслятора падали тяжёлые, страшные. От них Кате хотелось спрятаться и убежать во вчерашний день, который был таким тёплым и радостным. Она обвела глазами односельчан.

Вытянувшись в струнку, фельдшерица теребила в руках косынку, председатель сельсовета — одноногий Иван Сидорович Матвеев — бессильно повис на костылях. Его руки от напряжения змеями обвили чёрные вены. Учётчица Любушка зажала кулаком рот, чтобы не закричать. Подружка Оля то всплескивала руками, то бралась за голову.

Чуть поодаль с серьёзными лицами стояли парни. Как по команде они расправляли плечи и распрямляли спины, с каждым словом Молотова становясь взрослее и выше. Катя подумала, что с этой минуты они уже не сельские парни, а бойцы Красной армии.

«…Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» — закончил речь Молотов.

Бабы поняли, что началась война, и заголосили.

Опасаясь всуе накликать лихо, войну ждали. Её дух начал витать в воздухе в конце тридцатых годов, когда фашисты развязали войну в Испании. Потом началась советско-финская.

Несмотря на то, что Финская кампания вскоре закончилась, страна понимала — следующая война не за горами.

И всё-таки она сумела прийти неожиданно, ударив под дых так, что в лёгких закончился воздух.

— Какой был день прекрасный, светлый, солнечный, — ни к кому не обращаясь, вдруг сказала дачница Вера Ивановна, приехавшая из Ленинграда с мужем-профессором. — А враг его в чёрный цвет выкрасил!

И правда в чёрный! Катя посмотрела вниз с горки, на которой стоял сельсовет. Отсюда крутая тропинка сбегала к избам на берегу небольшой, но бурной речушки. Колодец с высоким журавлём, клуб с широкой скамьёй у крыльца — они как будто стали меньше, насупились, потемнели. Полчаса назад это была обыкновенная деревня Новинка — одна из многих тысяч деревень в большой стране, а теперь она вдруг стала частью огромной Родины, которую надо защищать.

— До последней капли крови, — одними губами сказала себе Катя, чувствуя на плечах воображаемую шинель, а в руках винтовку.

«Возьмём винтовки новые, на штык флажки!» — всплыло из памяти стихотворение Маяковского. Катя декламировала его на ноябрьском концерте. В первом ряду в нарядной кофточке сидела мама, и в её глазах Катя читала гордость.

— Мы же только школу закончили и в институт собрались поступать, — пискнула Ольга, — как же теперь? Катька, ты отличница, придумай что-нибудь!

Ошалевшими глазами она смотрела Кате в лицо, словно ожидая, что та топнет ногой или хлопнет кулаком по столу и закончит эту проклятую войну как можно скорее.

Катя стряхнула с себя мягкие руки подруги и подбоченилась:

— Подумаешь, война! Мало ли на нас враги лезли — вспомни историю! — Вздёрнув к небу кулак, она погрозила невидимому врагу: — Но пасаран! Будем стоять насмерть!

Она с удовольствием услышала, как огненный лозунг подхватили парни, многоголосо прокатывая словечко, подаренное воюющей Испанией:

— Но пасаран! Но пасаран! Враг не пройдёт! Победа будет за нами!

* * *

Фронт приближался к Ленинграду стремительно. Четвёртого июля немцы захватили Ригу, пятого взяли Остров, а девятого июля советские войска оставили Псков.

«Окопы, траншеи, рвы — интересно, сколько километров мы их вырыли за три недели вдоль реки Луги?» — прикинула Катя, утирая пот подолом юбки. По низу юбка истрепалась лохмотьями. Катя перекусила зубами свисающую нитку и подумала, что другой одежды всё равно нет и не предвидится. С момента мобилизации на окопы она ни разу не раздевалась, потому что все окопники спали вповалку прямо в чистом поле. Вместо обеда раз в день выдавали сухой паёк, состоявший из полбуханки хлеба, двух варёных яиц и банки рыбных консервов. Постоянная жажда и июльская жара мучили, изматывали, делали тело вялым. Подкашивались колени, бессильно опускались ставшие тряпичными руки.

Искупаться бы. Упасть на свежую траву в глубокой тени и врасти всем телом во влажную землю. Но соседняя рощица смята гусеницами танков, а поперёк ручья вонючей кучей лежит раздувшийся труп лошади.

На открытом пространстве солнце палило немилосердно. Темнеющий вдалеке лес манил прохладой, но сил дойти до него, чтобы передохнуть в тени, не оставалось.

«Враг не пройдёт», — рефреном крутилась в голове мысль, подчиняясь ритму однообразных движений — наклониться, поддеть, отбросить в сторону.