Меня зовут Шейлок

– Что теперь думают христиане? По-моему, то же, что и раньше. Чище их мысли уж точно не стали.

– Я имел в виду, что ждет теперь вас.

– Лично меня?

Струлович решил рискнуть, хотя и не желал бы навлечь на себя гнев нового знакомого. Он пригласил Шейлока в свой отмеченный горем дом. Теперь очередь Шейлока пригласить его в свой.

– Да, лично вас.

Шейлок потер лицо. Останется ли оно на месте, когда он отнимет ладони? Струлович заметил, что пальцы Шейлока густо покрыты темными волосками. «Выходит, он ближе к обезьянам, чем я?» – пронеслось у него в голове.

– Для меня лично, – произнес Шейлок, вкладывая в последнее слово всю его долгую историю высокомерия и оскорблений, – нет никакого «теперь». Я живу тогда, когда жил. Я ведь сказал: в ту же секунду, как моя история замерла, я замер вместе с ней. Но иногда, просто ради сатанинского наслаждения, я смакую финальную реплику еще одной жертвы шутов. Думаю, вам нетрудно понять, что я мечтаю о звучной финальной реплике.

Струлович попытался напрячь мозг и вспомнить нужную реплику, но для экзаменовки время было слишком позднее.

– Я отомщу еще всей вашей шайке[30], – нетерпеливо произнес Шейлок. Неужели Струлович так туго соображает? – У меня всегда была слабость к пуританам, – пояснил он. – Ничего удивительного – у них к нам тоже слабость. Мы отвечаем друг другу взаимностью. Приятно сознавать, что меня, бессердечного жида, в нежелании прощать укрепляет пуританин.

– Странно, что эти слова приносят вам сатанинское наслаждение, – заметил Струлович, раздосадованный тем, что не выдержал экзамена. – По-моему, они звучат довольно слабо: словно старик грозит пальцем расшалившимся ребятишкам.

– Просто вы знаете, что никакого действия за ними не последует. Мальвольо тоже остановился там, где остановилась история. Местью ему никогда не насладиться, но намерение эхом звучит сквозь века. Он наконец-то почувствовал вкус крови. До того Мальвольо только изображал из себя моралиста, а его пуританство было лишь пантомимой. Мы все герои пантомимы, пока не натолкнемся на действительность. Теперь он знает, из чего на самом деле сделан шутовской мирок людей.

Для человека, умеющего сдерживать свои чувства, Шейлок явно пришел в волнение. Вокруг его запавших глаз пролегли глубокие морщины, словно скобки, в которые заключено все то, что не было сказано и не будет сказано никогда.

Струлович опасливо взглянул на него.

– Надеюсь, вы не замышляете никакого бесчинства?

– А это зависит…

– От чего?

– От того, что вы понимаете под словом «бесчинство».

VII

Плюрабель хотелось, чтобы ее любили ради нее самой, другими словами, любили за то, кто она есть, а не за то, что у нее есть. Однако отделить Плюрабель от ее собственности не менее сложно, чем всех остальных, а может, и еще сложнее, поскольку именно то, чем она обладала, давало ей достаточно свободного времени и уверенности в себе, чтобы быть той, кем она была. Раздираемая противоречиями и сомнениями, Плюрабель постоянно предъявляла Барни высокие требования. Однажды сделав из себя обернутый в тайну приз, очень сложно не пожелать, чтобы тебя продолжали разгадывать и добиваться. На телешоу конкурсанты с завязанными глазами, точно котята, отхлебывали из блюдца изысканные кушанья и надеялись выбрать то, которое приготовила сама Плюрабель, дабы выиграть ее общество на вечер и кто знает, что еще. В реальном мире Золотого треугольника Барни приходилось угадывать, в каком платье она себе больше нравится, какие сережки лучше подходят к ее наряду, в каком отеле какой страны она мечтает провести день рождения, предпочитает ли, чтобы омара подали целиком или с расколотым панцирем, а-ля «термидор» или а-ля «Ньюберг», хочется ли ей секса простого или с извращениями, со светом или без, с открытыми окнами или с закрытыми.

– Ты совсем меня не знаешь, – вздыхала Плюрабель, когда Барни в очередной раз ошибался с ответом. – Не понимаю, почему мы вообще вместе.

Порой она даже плакала, так огорчала ее несовместимость их капризов.

Первым порывом Барни было залезть под «Фольксваген»-«жук», однако он понимал: вечно ставить на одну и ту же карту нельзя, иначе Плюрабель заподозрит, что это единственный козырь у него в рукаве.

Тогда Барни решил посоветоваться с д’Антоном. В конце концов, именно д’Антон заварил кашу, которую ему ежедневно приходилось расхлебывать. Барни не сказал прямым текстом: «Это ты впутал меня в историю», зато потребовал: «Помоги мне выпутаться!» Выпутаться не из отношений с Плюрабель, которые во всех прочих смыслах оправдали его самые смелые надежды, а из сети постоянных проверок на проницательность и постоянных обвинений в ее отсутствии.