Меня зовут Космо

Мы едем в Сойер-парк, несмотря на все мои предупреждения о бордер-колли. (Она часто гуляет по вечерам. Как можно быть такими беспечными?) Но Макс покупает клубничное мороженое, а Эммалина — ванильное, и Папа говорит, что скучал по нам, очень сильно скучал. Эммалина гоняется за последними светлячками, едва не роняя рожок с мороженым, а Папа с Максом плюхаются на деревянную скамейку. Я, пыхтя, сажусь у их ног, внимательный, наблюдательный.

— Я не должен был уезжать вот так, — говорит Папа Максу, пока Эммалина не слышит. — Думаю, ты уже достаточно взрослый, чтобы понять: родители тоже ошибаются. И я ошибся, уехав в тот день. Надо было оставаться рядом с вами.

— Но вы всё равно разводитесь? — спрашивает Макс.

Папа кивает.

— Да, мы всё равно разводимся. Но я хочу, чтобы ты кое-что знал. — Он прокашливается и смотрит, как тает шоколадное мороженое в его чашке. — Когда я впервые увидел твою маму, у меня дыхание перехватило — такая красивая она была. Помню, я думал, что я самый счастливый человек в мире, просто потому, что она обратила на меня внимание. А потом она вышла за меня замуж. И я стал папой — твоим и Эммалины. Это… За это я перед ней в неоплатном долгу. Такая любовь не может просто взять и уйти. Сейчас она другая. Но она не уйдёт.

Макс и Папа смотрят друг на друга тёплыми карими глазами, и я вспоминаю, как всё было раньше. Они смеялись вместе. Утром в субботу они смотрели смешные мультфильмы про глупых птиц. Они пекли стопки вафель, потом кидали баскетбольные мячи в кольцо. Мне нравилось бегать за этими мячами — они вечно закатывались во всякие неудобные места, и я превращался в путешественника, бросающегося за ними на неизведанную территорию.

— Ты придёшь завтра? — спрашивает Макс.

— Я… я не хочу пропустить соревнования, — говорит Папа. — Но я уважаю мамино личное пространство. И я не уверен, хочет ли она, чтобы я там был.

Макс задумывается.

— Если я спрошу маму и она скажет, что ты можешь прийти, ты придёшь?

— Приду. — Папа взъерошивает волосы Макса. — Я люблю тебя, сынок. Ты даже не представляешь, как я тебя люблю.

— Я тебя тоже люблю, — говорит Макс, скармливая мне остатки вафельного рожка.

Если бордер-колли и прячется где-то в глубинах парка, то, как мне кажется, она понимает, что сегодня лучше не показываться. Она знает, что мы сильны — и что завтра будем готовы.

31

В кровати той ночью я мечусь и ворочаюсь.

— Тебе тоже не спалось? — протирая глаза, спрашивает Макс, когда восходит солнце.

Мы одеваемся в костюмы, и он причёсывается перед зеркалом. Я смотрю, как его прекрасные руки разглаживают складки джемпера. За завтраком он уплетает вафли, а я гоняю корм носом туда-сюда, проделывая углубление в центре, чтобы все подумали, что я поел. Но мой живот не согласен с такой хитростью. Когда я тревожусь, мне трудно удерживать еду в животе, а ещё я начинаю линять. Шерсть летит с меня клочьями, когда Макс прицепляет поводок, и мы, глубоко вздыхая, устраиваемся в фургончике. Я зеваю, чтобы успокоиться, но это не помогает, так что я прокручиваю в голове наш танец.

Мы изо всех сил тренировались ради этого момента.

И, надеюсь, тренировок окажется достаточно.

— Предлагаю включить мотаун[6]? — спрашивает Мама. Я не уверен, что она до конца понимает всю важность того, что должно произойти: мы с Максом встретимся с бордер-колли и прыгнем в неизвестность. Но она, похоже, тоже беспокоится — раз за разом поправляет волосы в одном и том же месте. — Мотаун поможет. Задаст нужное настроение.

Она делает музыку громче. Мы едем, и замечательная певица Арета Франклин напоминает нам, что наш танец заслуживает У-В-А-Ж-Е-Н-И-Я. По словам Макса, из этих букв составляется слово «уважение», а не «успокойся», как я раньше думал.

Эммалина прикусывает щёку и выглядывает в окно на дорогу.

— Папа приедет?

— Да, — говорит Мама, прокашливаясь. — Мы вчера вечером поговорили по телефону, и он сказал, что ни за что не пропустит соревнования.

Она смотрит в зеркало заднего вида.

— Боже, Космо. Ты просто рождён носить эту бандану.

В открытые окна врывается свет, ветер развевает мои уши; я держу голову высоко, стараясь не думать о разлуке, о том, что произойдёт, если мы с Максом проиграем. Но думать о чём-то ещё трудно — так что я высовываю голову в окно и пытаюсь забыться, чувствуя, как ветер развевает шерсть.

Едем мы куда дольше, чем я думал; в конце концов мы останавливаемся на большой парковке. Под моими лапами — жёсткий гравий. Мы в другом городе, далеко от дома, и я ещё никогда так не скучал по общественному центру, по знакомой земле. Вокруг нас снуют незнакомцы: люди в шляпах, в одинаковых футболках, с пакетами попкорна и банками газировки. У меня нет опыта посещения карнавалов — я их видел только по телевизору в «Бриолине», — но атмосфера похожая. Всё яркое и хаотично движется. Очень шумно.

— Держись поближе ко мне, Космо, — нервно говорит Макс.